Наконец она решилась.
Подойдя к стоявшему у стены письменному столу, Вайолетт села, достала чистый лист бумаги и положила его перед собой. Открыв чернильницу, она взяла малахитовую ручку с золотым пером и, поднеся его к бумаге, погрузилась в раздумья, устремив взор на кончик пера. Потом она начала писать.
Через несколько минут письмо было готово. Запечатав конверт из веленевой бумаги, она взяла его за уголок, как будто это было что-то опасное. У нее возникло желание уничтожить послание и вернуться к своему привычному спокойному состоянию, лишенному волнений. Она понимала, что ее действия можно назвать безрассудными, если даже не предательскими.
Вайолетт никогда не думала, что в ее жизни может наступить момент, когда ей захочется чего-то большего, чем ровное и устойчивое положение жены Гилберта. Она и не предполагала, что ее может настолько увлечь мимолетное волнение от встречи с другим мужчиной. Отношения между ней и мужем не были совершенными, но она ценила размеренность их совместной жизни, его щедрость, его заботу о ее благополучии, его почтительность по отношению к ней, когда они бывали на людях. И если она не испытывала особого возбуждения в моменты их близости, то, возможно, в этом был виноват не только ее муж, причина могла заключаться и в ее холодности.
Но разве могла она отказаться от той радости, которая охватывала ее при одной мысли о встрече с Аллином? Нет, это было выше ее сил. Может быть, ей никогда больше не доведется испытать этого пьянящего чувства. Надо дорожить такой возможностью. Она будет осторожной, она не хочет ничем вредить Гилберту и подвергать опасности их брак. Ей необходимо слегка развлечься, вот и все. Что может быть плохого в том, если она поговорит с Аллином, узнает от него что-то новое и сохранит несколько невинных воспоминаний, которые будут согревать ее долгие годы? Это был такой пустяк, действительно пустяк.
В первые два дня ответа на ее письмо не последовало. На третий день пришло приглашение посетить дом Делакруа во второй половине дня.
— Ты послала ему письмо, не посоветовавшись со мной? — воскликнул Гилберт, держа в руках приглашение. Именно такой реакции ожидала от него Вайолетт.
— Мы с тобой много раз говорили о моем портрете, но ты все время был очень занят. Два дня назад, когда ты ушел и я осталась дома одна, мне в голову пришла одна мысль. Я решила, что мы так никогда и не узнаем, согласится ли Делакруа принять наш заказ, пока сами не обратимся к нему с предложением. Пришло время действовать. Может быть, я поспешила, зато посмотри, каков результат!
Он вздохнул, глядя на нее из-под густых седых бровей.
— Ты очень этого хочешь, не так ли? — спросил он наконец.
— Да, — просто ответила она, ничего более не добавив.
Нахмурившись, Гилберт задумался, постукивая приглашением по ногтю большого пальца. Наконец, когда Вайолетт, уже не имея сил сдержаться, собралась уговаривать его, он заговорил:
— Хорошо, пусть будет по-твоему, мы пойдем.
Вайолетт открыла для себя, что шерри с маслинами очень хорошо сочетаются, смягчая горечь друг друга. Но они были лишь небольшим дополнением к разнообразию изысканных блюд и напитков, которые им подавали в салоне Делакруа. Человек с любыми пристрастиями, любой национальности мог выбрать себе там угощение по вкусу.
Диковинное сочетание шерри с маслинами предложил ей Аллин. Он мог это сделать, не привлекая ничьего внимания в толпе гостей, заполнивших комнаты, в которых проводился прием. Все присутствовавшие громко разговаривали о политике, об искусстве, философии и тысяче других вещей, большинство жестикулировали словно сумасшедшие.
Аллин также показывал и называл ей имена приходивших и уходивших знаменитых и не очень людей: разговорчивого Дюма-отца, загорелое лицо которого обрамляла пышная шевелюра, — недавно он опубликовал свои увлекательные воспоминания в десяти частях; поэта, писателя и литературного критика Теофиля Готье; нескольких членов правительства, нескольких актрис. Вайолетт увидела художников-новаторов Коро и Курбе, Домье и Милле, а также некоторых художников, близких к академическому направлению.
