Видя, что первоприсутствующий не останавливает его при слове "Григорий", как останавливал патриарх, и не велит говорить "Гришка", Игнатий понял, что судии относятся к нему милостивее патриарха.
И он продолжал смелее:
- И после взятья тех тетратей я с иконником Ивашком Савиным прислал к нему, Григорию, за те численные тетрати денег пять рублев, а перед поездом моим в Тамбов за день он, Григорий, принес ко мне на Казанское подворье написанные тетрати и отдал мне, а приняв тетрати, я дал ему, Григорию, за те тетрати денег два рубля.
В это время патриарший дьяк, в стороне записывающий показания подсудимых, встав с места и поднеся исписанные столбцы к первоприсутствующему, что-то тихонько ему шепнул. Тот, взглянув на столбцы и возвращая их дьяку, сказал:
- Блажени милостивии…[23]
Дьяк поклонился и опять сел на свое место.
Игнатий понял недосказанное и продолжал:
- А преж сего в очной ставке Григорий сказал, как-де те тетрати он, Григорий, ко мне принес и, показав, те тетрати передо мною чел, и рассуждения у меня просил, и я, слушав тех тетратей, плакал и, приняв у него те тетрати, поцеловал.
Дьяк глянул на Талицкого, и тот утвердительно кивнул головой.
Дьяк что-то отметил на столбце.
Игнатий продолжал:
- Подлинно, те тетрати я слушал, а плакал ли и, приняв их, поцеловал-ли, того не упомню.
Талицкий опять кивнул дьяку. Игнатий это заметил и, став вполоборота к Талицкому, сказал:
- Он, Талицкий, тетрати "О пришествии в мир антихриста" и "Врата" хотел, пришед в Суздаль, дать и суздальскому митрополиту. - И, обратясь к первоприсутствующему, добавил: - А в Суздаль он, Григорий, ходил ли и те тетрати дал ли, про то я не ведаю, ведает про то он, Григорий.
Теперь все обратились к Талицкому. Он смело выступил вперед.
- В Суздаль к митрополиту Илариону для рассуждения тех тетратей я точно хотел идти, - сказал он, - да не ходил, затем что в дороге питаться мне было нечем, денег не было, просил я денег у тамбовского епископа, да он не дал, и своих тетратей к митрополиту я не посылал. А знаком мне тот митрополит потому, что я напред сего продал ему книгу "Великое Зерцало".
Он замолчал и, звякнув кандалами, гордо отошел в сторону.
- И ты, Григорий Талицкий, утверждаешь на всем том, что сказал? спросил первоприсутствующий.
- Утверждаюсь! И на костре возвещу народу, что настали последние времена и что на Москве…
Но пристав силою зажал рот фанатику.
- Отвести его в Преображенский, - сказал первоприсутствующий.
Талицкого увели; но с порога он успел крикнуть:
- Не потеряй венца ангельского, Игнатий. Он ждет нас на небесах, а здесь…
Голос его еще звучал за дверями, но слов не было слышно.
Тогда первоприсутствующий обратился к Игнатию.
- Игнатий, епискуп тамбовский, утверждаешься ли ты на всем том, что показал здесь?
- Утверждаюсь, в трикраты утверждаюсь.
- Иди с миром, - сказал первоприсутствующий.
Увели и Игнатия.
Архиереи переглянулись.
- Вина его велика… но… блажени милующие, - тихо сказал один из них и взглянул на первоприсутствующего.
- Лишению архиерейского сана повинен, - проговорил последний.
- И лишению монашеского чина, - добавили другие.
- Обнажению ангельского лика, но не смерти, - заключил первоприсутствующий.
Прошло несколько дней.
Мы в Преображенском приказе, в застенке.
Перед князь-кесарем Ромодановским и перед заплечными мастерами стоит епископ Игнатий…
Но он уже не епископ и не Игнатий…
Он - Ивашка Шалгин, и не в епископской рясе и не в клобуке, а совсем голый и с бритою головой.
- Стоишь на своем, Ивашка? - спрашивает его князь-кесарь.
- Стою.
Ромодановский глянул на палачей.
- Действуйте… да чисто чтоб!
Палачи моментально схватили бывшего архиерея, скрутили и подняли на дыбу.
Послышался страшный стон, и плечевые суставы рук выскочили из своих мест.
Мученик лишился сознания.
- Жидок архиерей, - презрительно кинул князь-кесарь приказному, записывающему "застенное действо". - Снять с дыбы!
Несчастного сняли и положили на рогожу. Он казался мертвым.
- Вправить руки в плечевые вертлюги, - приказал Ромодановский.
При ужасающем крике очнувшегося страдальца палачи, опытные хирурги, вправили то, что вывихнула дыба.
