— Чего ты все в стороне? — кричала она. — Идем к нам. Идем! — Она хватала его за руку и тянула на волейбольную площадку. И хохотала, видя, как он мажет по мячу. — Да ты не так, ты режь его, делай крученым. Ну, делай!
Он не понимал, чего она пристает, зачем ему волейбол, но был доволен, что она интересуется им.
«Красивая, — думал он. — Этого никак от нее не отнимешь...»
И в самом деле, она была хороша. Даже начальник экспедиции, солидный инженер, пытался за ней ухаживать, но он казался ей стариком, хотя ему было всего сорок лет.
— Настя, Настенька, — густым басом говорил он, — ну, волейбол, ну, Костя, но зачем же кричать?.. — и снисходительно улыбался.
— А я не кричу, у меня голос такой! — смеялась в лицо начальнику экспедиции Настя и тянула Костю, нерасторопного младшего техника, на площадку.
Когда Костя женился на ней, то начальник экспедиции с грустью сказал: «Опередил меня молодой». А когда узнал, что родилась дочь, сделал такие удивленные глаза, будто сын — это уж куда ни шло, но чтобы дочь... «Дочь?» — и развел руками, и поздравил младшего техника, впервые назвав по имени-отчеству.
Да, конечно, она была размашиста и далеко не из той категории аккуратисток, которые любят во всем порядок и чистоту. Но он заставил ее быть аккуратной. Ему не нравилось, как она громко хохочет, находил в этом не то чтобы вульгарное, но... воспитания, конечно, никакого не было. И осаживал ее. И она перестала смеяться. Не только громко, но вообще перестала. Да, удивительно, как это он — тихий, почти незаметный — сумел подчинить ее себе, такую волевую девицу. Видимо, потому, что был последователен в выполнении своей цели, а она неорганизованна, «человек порыва». Еще был у нее странность — была не в меру доброй.
Однажды увидела на улице плачущую женщину.
— Почему вы плачете? — спросила она.
— Дочь не в чем из больницы вынести. Положили летом, а теперь зима. Раздетая...
И Настя сняла с себя пальто и отдала совершенно чужой, незнакомой женщине.
Но это было до замужества. А при нем был другой случай. Наступал Новый год, и Настя ехала на Невский за шампанским, и увидала на площадке трамвая ремесленника, посиневшего от холода, и отдала ему все деньги, предназначенные на вино. По поводу такого по меньшей мере странного поступка у Кости был с ней серьезный разговор. Больше подобного не совершалось.
Когда она вышла за него замуж, то подружки говорили ей, что он, Костя, ей не пара. Почему? Если говорить о смелости, то он не был трусом, а она, напротив, многого боялась. Даже оставаться одна в квартире ночью. А ему было хоть бы что пройти в темень по тайге... Почему-то считали его менее значительным по сравнению с нею. Но вот в итоге — квартира, машина, дача, и все это он, а теперь еще помогает дочери, у которой муж оказался легкомысленным человеком, да и сыну приходится помогать. Так что если говорить о доброте, то вот она — не порывом, а из месяца в месяц, когда себе отказываешь ради детей.
Константин Николаевич поглядел на жену. Она по-прежнему сидела, низко склонив голову. Ставила очередиую заплату. В последнее время у нее появилось немало странностей. Хотя бы вот эти заплаты, причем яркие. Затем — щурить глаза, как бы свысока глядеть на того, с кем говорит.
— Может, попьем чаю? — испытывая глухое раздражение к жене, сказал Константин Николаевич.
— Ты хочешь?
— А ты?
— Если ты хочешь, то и я.
— Я не хочу.
— Тогда и я не хочу.
— А если я хочу?
Она поглядела на него прищурясь, мягко улыбнулась.
— Тогда я поставлю чайник.
Он подошел к ней, тронул за шею.
— Настя... — Ему вдруг стало почему-то жаль ее.
— Да, милый...
Его даже передернуло.
— Откуда у тебя этот тон?
— Только из желания быть приятной тебе. Ты как-то давно-давно сказал мне, что тебе нравится именно такой тон. Ты даже привел в пример Велу.
— Какую Велу?
— Ну, ту, которая уехала в Москву с Жоржем. Это она так говорила, таким тоном. Потом она как-то сообщила мне, что у нее по четвергам приемы. И я подумала, что тебе будет приятно, если я буду говорить, как она.
— Что за чепуха еще!
— Ну, зачем же так, мой друг... Может, и нам приемы устроить?
