— У вас есть друзья в Лондоне, мистер Миллер?
— Нет.
— А что вы собираетесь делать в Лондоне, простите за нескромный вопрос?
— Что делать? Немного развеяться. — Улыбка все еще играет у меня на губах.
— Я полагаю, денег на пребывание в Англии вам хватит?
— Хочется надеяться, — говорю я с прежней беззаботностью и неизменной улыбкой. А про себя думаю: когда задают такие вопросы, блефовать — одно удовольствие.
— Не могли бы вы предъявить мне ваши деньги, мистер Миллер?
— Ради Бога. — Я лезу в карман и извлекаю оттуда все, что осталось от стофранковой купюры. Стоящие рядом смеются. Пытаюсь засмеяться и я — без особого успеха. Что же до моего «следователя», то он глубокомысленно хмыкает, смотрит мне прямо в глаза и, вложив в свои слова весь имеющийся в наличии сарказм, изрекает:
— И вы полагали, что этой суммы вам хватит надолго, мистер Миллер?
К каждой фразе этот сукин сын почему-то прибавляет «мистер Миллер». Мне он постепенно перестает нравиться. К тому же мне становится немного не по себе.
— Послушайте, — говорю я со всей любезностью и беззаботностью, на какую только способен, — на эту сумму я здесь жить не собираюсь.
Как только сниму номер в гостинице, дам телеграмму, чтобы мне выслали еще денег. Из Парижа я уезжал впопыхах и…
Он меня перебивает. Ему хотелось бы, чтобы я, если можно, назвал ему свой парижский банк.
— У меня нет счета в банке, — неохотно отвечаю я и сразу же понимаю, что сказал не то. Вокруг сгущается атмосфера враждебности. Пассажиры, державшие свои чемоданы в руках, теперь опускают их на пол, словно заранее зная, что очередь до них дойдет не скоро. Мой паспорт, который раньше лежал у чиновника иммиграционной службы на ладони точно крошечное Священное Писание, теперь кладется на стойку и придерживается растопыренными пальцами, как отягчающая улика.
— Кто же в таком случае должен был выслать вам денег, мистер Миллер? — спрашивает он еще более елейным голоском.
— Как кто? Мой парижский друг, человек, с которым мы живем вместе в Париже.
— А у него есть счет в банке?
— Нет, но у него есть работа. Он работает в «Чикаго трибюн».
— И вы предполагаете, что он пришлет вам деньги на отпуск?
— Я не предполагаю, я знаю, — ядовито отвечаю я. — Я вовсе не пытаюсь пудрить вам мозги. Я же сказал, что уезжал впопыхах. Перед отъездом мы с ним договорились, что он пришлет мне деньги, как только я приеду в Лондон. Тем более что это — мои деньги, а не его.
— Вы хотите сказать, мистер Миллер, что оставили деньги у друга, вместо того чтобы положить их в банк?
— Господи, — воскликнул я, начиная терять терпение, — не такие уж это большие деньги, черт побери! И вообще, я не совсем понимаю, что происходит. Если вы мне не верите, я останусь здесь и буду ждать, пока вы дадите телеграмму в Париж и сами во всем убедитесь.
— Одну минуточку, мистер Миллер. Вы говорите, что вы с вашим другом живете вместе… вы живете в гостинице или в квартире?
— В квартире.
— А квартира ваша?
— Нет, его. То есть принадлежит-то она нам обоим, но записана на его имя, потому что он француз, а это проще.
— И у него хранятся ваши деньги?
— Нет, обычно нет. Понимаете, перед моим отъездом сложилась довольно сложная ситуация. Я…
— Одну минуту, мистер Миллер. — И он жестом отодвигает меня немного в сторону, подзывает одного из своих помощников и передает ему мой паспорт. Тот берет паспорт и идет куда-то за перегородку, а я стою и смотрю, как двигается очередь.
— Вы можете пока пройти таможенный досмотр, — слышу я словно издалека его голос. Я иду под навес и открываю чемодан. Поезд ждет пассажиров. Он похож на упряжку эскимосских собак, которые от нетерпения рвут постромки. Паровоз отдувается и пыхтит. Пройдя досмотр, я возвращаюсь и снова занимаю место напротив своего собеседника. Последние несколько пассажиров проходят паспортный контроль.
Из-за перегородки с моим паспортом в руках появляется высокий худой джентльмен. В том, что я злоумышленник, у него нет никаких сомнений.
— Вы — американский подданный, мистер Миллер?
— Разумеется, — отвечаю я. От этого долговязого типа пощады ждать не приходится. У него начисто отсутствует чувство юмора.
