Кнопочка внутри…
«Кнопочка внутри…- сказал Верещагин, сходя на мгновенье с ума. – В шесть жду тебя, придешь…» – и не помнит, как ушел, как вознесся в лифте, как снова оказался в тихой лаборатории, как сел за свой стол… тут очнулся: какую-то штуковину в пальцах ощутил, глянул – карандаш, если б случайно не взял его в руку, совсем бы не чувствовал, что существует – не было б Верещагина, а вот ведь есть, потому что – держит карандаш, без него карандаш упал бы, не позволяет карандаш исчезнуть Верещагину, потому что без него упадет, заинтересован карандаш в Верещагине, а то б не стало его, как и не было вовсе, спас Верещагин карандаш, повезло ему, подвернулся, будь ты проклята, жизнь, если позволяешь так поступать дочерям своим…
66
Конечно, глупости все эти гадания, ворожба, приметы, но все-таки лучше б, дурак, дал рубль цыганке!
Шел как-то Верещагин по улице с приятелем недели две назад, пристала цыганка, за рукав уцепилась: «Погадаю, рубль дай, счастье нагадаю», а Верещагин ответил: некогда, некогда, торопимся. «От счастья бежишь, глупый, – сказала цыганка и к приятелю: – Погадаю, рубль дай, счастье нагадаю». Тот согласился было – ради шутки; разумеется, интеллигентные люди интересуются будущим всегда только ради шутки, – да Верещагин потащил дальше: брось, мол, ерунда какая! «Несчастье тебе будет! – крикнула цыганка в лицо Верещагину. – Удар тебя ждет, беда – жди!» Верещагин засмеялся. «Рубль не дал, сразу и несчастье? – уличил цыганку. – Дешево ты мне беду пророчишь». – «А беда всегда дешево, – сказала цыганка. – За счастье платить надо, беда сама тебе заплатит». – «Разбогатею», – пошутил Верещагин. «Да ну тебя, – сказал приятель, – помешал позабавиться, интересно все-таки». – «Рубль не дал, и сразу – несчастье. Какой примитив!» – возмутился Верещагин.
Лучше б дал, скупердяй, рубль цыганке!
67
Протер Верещагин все-таки дырочку! Такая замечательная девушка была – нежная, заботливая, какая вожжа ей под хвост попала? – примчалась: миленький, я все тебе лгала, лгала, лгала… А он-то: моя, вся моя, думал, до последней впадинки на теле, до последней мысли и последнего гена, вот только тут еще маленькое сомненьице, маленький вопросик – (тер Верещагин, тер никому не заметную царапинку, полировал, везде ему ложь мерещилась, прямо пунктик какой-то) – господи, да я вся твоя, я ведь вся перед тобой…- знаю, знаю, но все-таки еще чуть-чуть потру, не сердись, просто я очень подозрительный, такой отвратительный недостаток, – что ты, милый, это я сама виновата, вначале, дура, с тобой немножечко хитрила, немножечко скрывала…- скрывала? – нет, приуменьшала немножко, теперь у тебя настороженность…- умница, как хорошо ты меня понимаешь…- я иногда думаю о чем-нибудь, думаю и вдруг замечаю: твоими мыслями думаю, теми, которые ты мне говорил, они теперь у меня как свои, тебя это не обижает; глупая я, своих мыслей не имею, разве могу тебя обманывать, когда твоими мыслями только и думаю; наверное, это плохо не иметь своих мыслей?.. – для женщины это совсем не плохо, совсем наоборот, это не оттого, что глупая, а потому что любишь…- потому что мы одно целое, да? Я, знаешь, о чем мечтаю, стыдно даже говорить… можно? это я не у тебя взяла мысль, это своя, поэтому очень глупая…- говори, ну что ты стесняешься…- мечтаю: вот если б был такой телевизор, чтоб включать не в розетку, а в меня, и на экране моя жизнь, вся-вся, подряд, ты б смотрел и радовался: все точно как я рассказывала, ни словом не солгала…- я тебе и без телевизора верю…- телевизор все же лучше, тогда ты мог совсем не сомневаться, даже ни капельки, я бы легла сюда, на диван, и ты бы включил, все посмотрел и поцеловал бы меня, и сказал: какая ты у меня умница правдивенькая…- глупенькая, тебе бы фантастические романы сочинять…- что ты, я не сумела бы, глупенькая я…
… Миленький, я тебе все лгала…- ледяные струи внутри будто вспороли живот, будто снежный ветер заметался в брюшной полости, как по проспекту зимним субботним вечером, ни души вокруг, снежинки в холодных неоновых огнях бесовские хороводы водят…- Ты же клялась страшной клятвой… Говорила: с этим два раза целовалась, один раз в кино шли, а другой – сама, первая, из жалости, очень уж влюблен был, жалко его стало; не разжимая, конечно, губ, просто чмокнула сомкнутым ртом… «Да как же тебе не стыдно – сама! Где твоя девичья гордость!»
