Знали, да забыли. И вспоминать не хотят!
Верещагин робко приближается к этому маленькому коллективу, присаживается на краешек свободного стула и тут же – его можно понять! – влюбляется в поющую девушку той короткой любовью-благодарностью, которой влюбляются в яркость спасательного круга тонущие, в журчание ручейка жаждущие, в подъезжающий троллейбус опаздывающие.
Он влюблен, счастлив, ему тепло и только одного хочется: чтоб вечно длился этот райский концерт, но девушка, прожурчав еще двумя-тремя песенками, исчезает со сцены, а у влюбленного Верещагина не хватает мужества броситься вслед, окликнуть, заговорить, пасть на колени, прокричать про свою любовь, – нет, не осмелился он, так и остался сидеть на краешке стула, но все равно счастливый, хотя и ушла девушка, и неизвестно, придется ли свидеться еще… Все равно счастливый Верещагин. Вслед за остальными пошел он в зрительный зал, где ему показали незамысловатый бесхитростный фильм про сталеваров – лились потоки металла, дышали жаром домны – Верещагину все это очень нравилось, он посмотрел фильм с большим удовольствием, смеялся до упаду в тех местах, где в другое время и улыбкой не раскошелился бы, – блаженное, райское состояние нашло на Верещагина.
Вот и вся история. А дальше – не помнит.
Проснулся утром – вокруг родные стены. Значит, дома. Концерт помнит и немножечко фильм. А как добрался домой – не помнит.
Так с пьяными иногда случается. Когда переберут.
Только у пьяных этот провал в памяти черный, тоскливый, им кажется, что они в беспамятстве сделали что-то гнусное, стыдное и вот силятся вспомнить, чтоб ужаснуться и совсем пасть духом.
А у Верещагина провал был теплый, нежный, как темечко новорожденного младенца. Он вспоминал то, что было, как забытую хорошую песенку.
Между прочим, когда он шел домой, то, несмотря на пургу, громко горланил услышанную от девушки лесенку.
Но утром не мог вспомнить – ни песенки, ни того, что горланил.
Теперь, зная об этом странном зимнем событии, читатель, конечно, легко поймет, почему обмер Верещагин, увидев в ясный теплый солнечный день рядом со своим знакомым некую девушку.
Ведь та самая была девушка – которая пела зимой в кинотеатре, в лютый буранный вечер, в коротком летнем платьице. Оно и сейчас было на ней.
Дух сперло у Верещагина. Слова вымолвить не может.
А знакомый представляет Верещагину девушку. «Знакомьтесь, это – Бэлла», – говорит, но тут замечает подошедший к остановке троллейбус и, сорвавшись с места, кричит: «Мой троллейбус, извините!» – одним словом, убежал, а Верещагин с этой девушкой Бэллой остались одни, друг против друга.
Опять странно получилось. Как во сне. Судьба, видно.
«Что же он вас бросил?» – спросил Верещагин, совершенно ошалев от таких неожиданных поворотов событий. Он не сразу спросил, а сначала подождал, не побежит ли девушка к тому же троллейбусу. Не побежала. Опять как во сне. В реальности девушки чаще всего бегут к троллейбусу.
«Что же он вас бросил?»
«А мы с ним не вместе, – беспечно, без обиды на бросившего ее мужчину, ответила девушка. – Мы с ним соседи, живем в одном доме, а сейчас в магазине случайно встретились. Вместе вышли, а тут – вы и троллейбус сразу».
Оба посмеялись этой шутке: «Вы и троллейбус сразу».
«Он на троллейбусе, а вы куда?» – спросил Верещагин, нервничая из опасений, что этот внезапный волнующий сон может прерваться на самом ответственном месте. «Я – никуда», – ответила девушка, и Верещагин опять насмеялся – этой смешноватой фразе: я, мол, никуда, по не слишком громко, от громкого смеха не мудрено и проснуться, случилось однажды такое с Верещагиным, нот он и засмеялся на этот раз тиховатым, осторожным смехом, потому что просыпаться не хотел ни в какую, а девушка Бэлла тем временем стала разъяснять ему, что просто вышла прогуляться, так как сегодня суббота.
Точно-таки, суббота была.
Слово за слово, короче говоря, получилось так, что через полчаса, а может, через час сидели они уже в верещагинской квартире и слушали чудесную музыку в исполнении магнитофона японской фирмы «Сони». На всех лентах у Верещагина была музыка, которую он любил, а на одной – которая нравится современной молодежи. Он записывал ее на тот случай, если к нему в гости придет представительница младшего поколения, так чтоб не скучала. Он имел в виду, например, тех здоровых прыщавых девиц, которые интересовались, есть ли у него магнитола. Магнитола – это радиоприемник и магнитофон в общем деревянном футляре. Как правило, это очень плохой радиоприемник и очень плохой магнитофон, которые, объединившись, выигрывают благодаря комплексности, точно так же, как выигрывает дешевая алюминиевая ложка, если в ее ручку вмонтирована газовая зажигалка, пусть тоже не самого высокого качества. Верещагин таких комплексных предметов не любил. У него был японский магнитофон фирмы «Сони» и вполне приличный советский радиоприемник «Эстония-стерео»- каждый в отдельности. Верещагина нисколько не смущало, что эти нужные ему предметы находятся в разных ящиках. И ложка у него была. И зажигалка английской фирмы «Ронсон». Все у него было. Не первый год жил Верещагин на свете, многим успел обзавестись.
