«Не о том спрашиваю, – говорил он. – Трудно ли – вот что меня интересует. Дела ведь бывают разные – одни трудные, другие легкие. Я просто удивляюсь, до чего разные у людей дела. Тут один приезжал речку нашу рисовать. Сидит на берегу и посвистывает. Два раза мазнет, полчаса свистит. Я спрашиваю: вы от какой организации имеете такое поручение – речку срисовывать. А он: ни от какой, сам захотел. Сам, видишь ли! Что хочет, то и рисует. Разная работа у людей».
«Трудно», – ответила сестра.
«А то, если легко, переходи в другой институт. Тут к Перфильевым родственник приезжал, тоже студент, рассказывал истории из древней старины по этой специальности и учится. Что ж, спрашиваю его, неужели государству столько специалистов по этим байкам нужно, что отдельный институт построили? А он: я, мол, об этом не думал, сколько их нужно. Учусь и все, потому что, мол, нравится. Мне, может, дрыхнуть до утра нравится, я ж себе не позволяю! А он себе – позволяет учиться, где нравится. Не о пользе думает, а об удовольствии. Целесообразности от такой учебы – никакой».
Сестра дивилась сумрачной зрелости младшего брата, робко рассказывала: учеба трудная, одних названий человеческих костей – две сотни с лишним, и все надо запомнить, а, кроме того, еще и мышцы – их тоже у человека ни много ни мало, а одних только поперечнополосатых около шестисот.
«Это хорошо, – удовлетворялся дядя Валя – не сложностью своего строения, а тем, что сестра при серьезном деле. – А то, если легко, переходи в другой, где трудно. Ты не заботься, что год-два потеряешь, я потерплю, лишь бы человеком стала. За это своим здоровьем расплачиваюсь. В десять ложусь, в три встаю».
«Не надо мне, Валя, помогать, – ответила как-то сестра. – Я и на стипендию проживу. Теперь уж полегче стало, ухитрюсь как-нибудь. Другие же ухитряются».
«Ухитряются! – дядя Валя усмехнулся. – Ухитряются и за живот хватаются. – Этой своей шутке он смеялся долго, редко у него шутки получались. – Агрономша у нас новая, прошлый год приехала. Молодая специалистка, тоже на стипендию жила. Зимой приехала, а к весне язва желудка открылась, врачи говорят: недоедание в молодые годы дало себя знать на желудке. Какой теперь от этой агрономши толк, когда она не об урожае думает, а за живот хватается, – он посмеялся опять. – Так что я тебя без помощи не оставлю, хотя свое здоровье и загроблю, это как пить дать», – так закончил он свою речь.
Все люди имеют врожденную потребность жертвовать чем-либо ради блага ближнего, и вот дядя Валя, не имея, по бедности, ничего больше, жертвовал здоровьем. А поскольку других радостей, кроме как жертвовать ради сестры здоровьем, у него в жизни не было, то и любил он при случае похвастать этой единственной. Так что упрека сестре в его словах не было. Скорее, гордость.
«У меня врачи малокровие обнаружили, – сообщил он ей в следующий приезд. – А еще говорят – слабые легкие. На учет взяли».
Последнюю фразу он произнес с особым удовольствием, так как в ней была приятная строгость военкоматовского термина, что-то от армейской службы, на которую дядю Валю не взяли по слабости здоровья, – от этих слов «на учет взяли» веяло дисциплиной, порядком и целесообразностью.
«Все! – решительно сказала сестра – она училась уже на третьем курсе, была совсем взрослая. – Я бросаю институт! Не хочу строить свое благополучие на твоих костях!» Это высказывание очень понравилось дяде Вале, впоследствии он не раз говорил соседкам о сестре: «Она построила свое благополучие на моих костях», но опять также без упрека, а ради только одной красоты выражения, ну и, конечно, с гордостью за свои жертвы и кости, крепость которых позволила возвести солидное здание сестринского благополучия, не какую-нибудь развалюшку.
«Я те дам – брошу!» – сказал он кратко.
А когда сестра объявила, что решение ее окончательное, что здоровье брата она ставит выше дипломированности своего будущего, то дядя Валя – хотя и это высказывание понравилось ему городской закрученностью центрального слова – ответил:
«Бросишь – повешусь».
И так обыденно это прозвучало, что у сестры захватило дух. «Валечка, миленький, не могу я видеть, как ты чахнешь, пойду в колхоз, почему не разрешаешь бросить этот институт проклятущий!»- закричала она совсем по-бабьи, что дяде Вале не понравилось, поэтому он ответил по-городскому, как бы в поучение сестре:
