«Потому что то, что рвется из рук, не может считаться найденным», – ответили ему.
Дурак надел свои лучшие одежды и ушел из дому. Он вернулся через три недели с девушкой, прекрасней которой нет на свете. Она влюбленно смотрела дураку в глаза, и ресницы ее вздрагивали от восторга. «Наконец-то я нашел, – сказал дурак. – Не украл, не поднял, не поймал. Я нашел ее». – «Ты обольстил ее», – возразили дураку. «А почему нельзя сказать нашел?» – спросил он.
«Потому что то, чего добиваешься в лучших одеждах, не может считаться найденным», – ответили ему.
Дурак надулся от умственных усилий и покраснел от досады. Он был упрям и смел, поэтому, пристегнув к поясу меч и взяв в руки копье, отправился в путь, оставив дома родственников, друзей – у дураков тоже есть друзья – и красавицу. Он не вернулся ни через месяц, ни через год. Ни через два, ни через три. Красавица сидела в углу, смежив веки, так как не на кого ей было влюбленно смотреть. На четвертый год обеспокоенные родственники и друзья – у дураков их даже больше, чем у остальных людей, – отправились на поиски. Они прошли шесть континентов и переплыли двенадцать морей, побывали в тридцати семи государствах и семидесяти трех городах. И вот на краю огромной пустыни, посреди красных песков они увидели лежащего дурака. Из груди его торчала черная стрела.
«О! – вскричали родственники и друзья. – Ты поднимал, воровал, ловил, обольщал, и вот – о, горе нам! – наконец, нашел! Смерть!»
Дурак лежал бездыханный, недвижный и немой.
«Он никогда больше не раскроет свои уста, – рыдали родственники и друзья. – Он даже не спросит нас, почему о смерти можно сказать нашел!»
«Почему о смерти можно сказать нашел?» – спросил дурак.
Родственники и друзья обрадовались, подняли дурака, отвели его домой и все началось сначала.
153
Тина распахивает окно и смотрит вниз. Внизу – лужа. Июльское солнце бросает в нее столько лучей, что отражать всех их обратно для лужи изнурительный, напряженный труд, на пределе. Лужа сверкает неистово, зло; кажется, вот-вот не выдержит, закатит истерику, будет взрыв.
Рядом с нею, на ее краю – мальчик лет двенадцати. Сверкание захлестывает его, он почти невидим. «Мальчик, – говорит Тина. – Если я попрошу тебя позвонить – позвонишь?»
Вера уехала в пионерский лагерь, Тина заперта и одинока. Больше попросить некого.
Мальчик смотрит вверх: солнце стоит над головой, Тину он не видит. Они невидимы друг для друга и разговаривают как в темноте. «Куда тебе? В «Скорую помощь?» – «В одно место. Я тебе выброшу бумажку с номером». – «И двушку выбрось. У меня нет».
Тина бросает – двушку, завернутую в листочек с номером телефона. «Подожди, – говорит она. – Я еще две выброшу, на всякий случай». – «Бросай одну», – советует мальчик.
Она думает так: случай – это то, что бывает один раз. Значит, и монета для случая должна быть одна. «Я брошу все-таки две, – говорит Тина. – Мало ли что». Она бросает две двушки. Одну мальчик ловит из темноты солнечного сверкания на лету и потом целый день испытывает от этой нечаянной ловкости горделивое чувство, другая падает в мокрую и мягкую землю возле лужи, не катится, не подпрыгивает, а издает короткий сочный звук умелой пощечины и тут же принимается неистово сверкать – как лужа и как солнце. Теперь их трое.
Мальчик выковыривает монету из грязи, обтирает о штаны и идет к телефонной будке. «Скажи, что я не смогу прийти!» – кричит вслед Тина. «Кому сказать? – мальчик останавливается. – Как его фамилия? Вдруг не тому скажу». – «Тому, тому», – говорит Тина, и мальчик продолжает свой путь.
При этом он насвистывает песенку, услышанную час назад из транзисторного приемника, который нес мимо дома какой-то парень. А может, и девушка – мальчик не смотрел, он слушал. Это была третья новая песенка за сегодняшний день. Две предыдущие он услышал из открытых окон чужих квартир. И все три насвистывал. Стоило ему услышать какую-нибудь мелодию, как он тут же принимался ее насвистывать. Такой уж был мальчик. А если только обрывок мелодии, то начало и конец он сочинял сам.
На редкость способный в музыкальном отношении был мальчик.
