– Я не хочу спать, – ответил Икар. – Еще рано, и я проголодался.
– Возьми фрукты, но есть их будешь в ванной.
Икар без всякого энтузиазма посмотрел на фрукты, а затем перевел взгляд на сестру, будто надеясь получить от нее какой-нибудь знак. Было ясно, что у Аякса на уме поцелуи. Что же теперь им делать?
Но Тея ничем не могла ему помочь. Она онемела от страха. Неприятное происшествие перерастало в катастрофу. Аякс без малейших усилий мог переломать ей все кости.
– Знаете, – храбро продолжал Икар, – я не столько хочу есть, сколько побеседовать с вами. Мой прапрадядюшка говаривал: «Хорошая компания стоит жареного фазана, кувшина с вином и целой горы медовых лепешек».
К Tee вернулся дар речи:
– Икар хотел бы посидеть с нами за столом. Понимаешь, он никогда не был знаком ни с одним воином, кроме своего отца. Покажем ему, как обращаться с кинжалом.
– Да, – сказал Икар, протягивая руку к бронзовому кинжалу с хрустальной рукояткой, заткнутому у Аякса за поясом. – Такого большого я раньше никогда не видел. Даже дикий вепрь…
Не успел он закончить предложение, как Аякс обхватил его своими огромными ручищами и швырнул на пол ванной комнаты. В этой сцене было что-то почти семейное. В объятиях гиганта коренастый критянин казался крошечным мальчуганом, которого рассерженный, но любящий отец пытается уложить спать. Тея вспомнила, что Аякс упоминал о дочери.
К тому моменту, как Аякс вернулся в комнату, захлопнув за собой дверь, укрепленную на вертикальном деревянном стержне, у Теи уже готов был план. Еще в одиннадцатилетнем возрасте, до того, как они с Икаром переселились из Кносса в Ватипетро, она научилась отвергать ухаживания влюбленных в нее мальчиков; на солнечном Крите молодые тела созревают так же быстро, как сочные финики, и любовь приходит очень рано.
Улыбнувшись, Тея предложила Аяксу сесть.
– Он очень одинок, – сказала она, указывая на закрытую дверь, за которой – в этом она ни на минуту не сомневалась – стоял на коленях Икар и подслушивал. – Ему так не хватает мужского общества. Дело в том, что нашего отца три года назад убили пираты.
– Ахейцы?
– Да, – сказала она со вздохом. – Они напали на корабль, на котором он плыл в Закрое, – придумать трогательную историю было нетрудно. – Нас вырастили женщины. Не мать – она умерла, когда родился Икар, – а служанки и тетушки. И всегда вокруг были только женщины. Как нам не хватало мужчины!
Тея протянула Аяксу чашу с вином. Он с большой осторожностью пригубил ее, будто боясь, что вино отравлено. Затем она подошла поближе и приложила свою ладонь к его лбу.
– Разреши мне омыть твою рану, – сказала Тея. – Представь, что я твоя дочь. Когда отец был жив, я всегда лечила его мазями и расчесывала его спутанные волосы. Как и ты, он был воином и нередко возвращался домой весь израненный.
Но Аякс грубо и отнюдь не по-отцовски схватил ее за запястья и усадил к себе на колени.
– Юбка тебе идет, – сказал он, залпом опустошив чашу. – А блуза – нет.
Одним неожиданно ловким для такой массивной и тяжелой руки движением он сорвал прозрачную ткань, прикрывавшую грудь Теи. От него воняло кожей и потом. Наверное, он не мылся неделями, а может, и месяцами, снимая с себя только доспехи и оставаясь в той же тунике, в которой сражался (и не в одной битве, подумала Тея; она была насквозь пропитана кровью, грязью и пищей). И еще, все его тело заросло волосами: ноги, руки, даже из сандалий торчали волосы. Он походил на огромного волосатого козла и, как козел, казался не страшным, а глупым. Она еще не знала, что сильный дурак – самый опасный.
– Ты, наверное, хочешь еще вина, – сказала Тея, пытаясь высвободиться.
Может, ей удастся напоить его. Известная всем пословица, по-разному излагаемая критянами, египтянами и вавилонцами гласит: от вина желание растет, а возможность его удовлетворить уменьшается.
– Не вина, а этого. – Он впился в ее губы, и поцелуй его сильно отдавал луком.
Тея вспомнила, что ахейские солдаты действительно жевали его во время марша. У нее появилось ощущение, будто тяжелые мужские сапоги безжалостно давят нежные дары, приносимые в святилище Великой Матери, стоящее на самом берегу моря, – ракушечник, багрянку и морские звезды. В отличие от богобоязненных женщин Израиля – далекой страны, где живут древние племена пастухов, – Тею не пугало бесчестье. Будучи трезвомыслящей критянкой, она понимала, что для нее нет ничего позорного в том, что Аякс намерен взять ее, свою пленницу, силой. Но его грязное, уродливое, волосатое тело вызывало у нее отвращение, и ее оскорбленная женская гордость (не забывайте, что ее предки больше всего почитали Великую Мать-богиню) восставала против насилия. Ее заставляли делать то, что ей казалось даже не безнравственным, а уродливым и унижающим достоинство, и это было самым большим нарушением существующей гармонии.
