полёт, прозренье.
СИРОТСКОЕ ЗАНЯТИЕ
Высокое искусство –
сиротское занятие.
Служителей не густо,
готовых на распятие.
У них своя дорожка
из грёз... до искушения
испить земную роскошь
костра и воскрешения.
ОЗАРЁННЫЕ СТИХИ
Чем впечатляют озарённые стихи?
Наверное, изяществом строки,
с которым небо воплотилось в купола,
когда приблизиться к душе пришла пора.
А, может, пламенем бунтарского огня,
что на дыбы возносит дикого коня,
когда его арканит человек,
как заарканил нас безбожный век.
Но есть... Они отчаянно просты,
как на погосте перед яблоней кресты.
НАЧАЛО СМЕРТИ
Не слышу музыку души.
Всё чаще слышу
невнятный шёпот ворожбы,
шуршащий свыше.
Он проникает и сквозит,
витает, тает,
не греет и не холодит,
смеясь оставит.
И вместо неба – потолок.
В глухой невнятности
сжимает горестный виток
безвариантности.
И в оглушительной глуши
той круговерти
потеря музыки души –
начало смерти.
ЗЕРКАЛО ЛУНЫ
Была ли музыка? Была.
Она струилась и плыла
меж облаков в пространстве звёзд,
где нет спасения от грёз.
Была ли женщина? Была.
Так сатанинская стрела
пронзает... И не дай вам Бог
нести сей обречённый рок.
Была ли Родина? Была.
Да в прах царёва булава,
державный айсберг в разлом,
клеймёный молотом с серпом.
Была ли жизнь моя? Увы...
Глядят из зеркала луны
мне незнакомые глаза
под струн небесных голоса.
ПОДНЕБЕСЬЕ ИЗ ЗВЁЗД
Мимо стаи над стадом
в поднебесье из звёзд
астероидом хвостатым
космос душу вознёс.
Чью-то душу в покои
из мирского котла
с вакханальей до крови
в схватке блага и зла.
Дремлет стадо в безвинности.
Суть у стада проста –
прокормиться да вынести
гон клыков и хлыста.
Птичий гомон нервозен
накануне стрельбы
и крушения гнёзд,
как проклятье судьбы.
Только душам мятежным
покоряется плоть.
Безрассудным. Безбрежным.
Тут не властен Господь.
Он, смирясь, созерцает
блеск созвездья имён,
чьё сиянье мерцает
сквозь туманность времён.
ЧУДЕСА ЧАРОВНИЦЫ
***
Если мужчина
вверх поднимает руки –
это его поражение.
Если женщина
поднимает ноги –
победа.
ЛЮБОВЬ
Мне казалось:
любовь –
радость неба и птицы.
Оказалось:
любовь –
чудеса чаровницы.
Если небо и птицы
беспечны
и вечны,
чудеса чаровницы,
как яд,
быстротечны.
ПЛЯЖНЫЕ МИРАЖИ
Этот зной, эти волны безжалостны.
Крики чаек от изнеможения.
Помоги, Всевышний, пожалуйста,
не отчаяться в наваждениях.
Ах, как женщина раздевалась,
окрылённо и беззастенчиво!
Волге жертвенно отдавалась
обнажённая, падшая женщина.
И река её обнимала,
и пронизывала, и нежила.
Только женщине было мало
упоенья того безгрешного.
Ей желалось неповторимости,
не синицы, а журавля
в цитадели сплошной терпимости
от постели до алтаря.
Как богиня при Ренессансе,
словно гейша в родной притон,
на покачивающемся пространстве
за безоблачный горизонт
снизошла она и растаяла,
растворилась – как не была.
Да следы на песке оставила,
раскалённые добела.
Этот зной, эти волны безжалостны.
Крики чаек от изнеможения.
Помоги, Всевышний, пожалуйста,
не отчаяться в наваждениях.
СОЛОВЬИ
Погубить ли,
спасти ли смогут
нас двоих
те глубины,
в которых омут
глаз твоих?
В ночи лунные
сладкострунные
соловьи
