Она поднялась, легко ступая, вышла на край поляны. Я любовался ей.
Она метнула мне смеющийся взгляд.
— Рома, Рома. Что же ты такую полянку выбрал маленькую? Взлетать вертикально знаешь, как трудно!
Огромные крылья развернулись, переливаясь на солнце. Сейчас запузырится, закипит воздух, и она исчезнет. Только летнее марево останется, да и то на миг.
Ирочка медленно, плавно подняла руки над головой. Огромные крылья с силой взмахнули, подымая маленький ураган. Она подпрыгнула и с шумом унеслась вверх, точно взлетела радуга. Первый раз я увидел взлёт без маскировки. Понятно — хотела доставить мне маленькое удовольствие.
В груди было тепло и щекотно.
* * *
— Ну вот и я. Продолжаем разговор?
Как она возникла тут, я и не заметил. Ни звука, ни ветерка. Выходит, и так она может. Как там — телепортация, вроде?
Она смеётся.
— Слишком роскошно было бы, Рома. Всё проще. Я села там, — она махнула рукой, — а то тут у тебя места мало. Ещё в костёр угодишь.
Я старался держаться как можно естественней.
— Ну что, включила своих дендроидов? — гляди-ка, и с голосом справился.
— Их и не выключали. Я смену сдавала.
— А они меня не порвут?
— Не бойся, я не дам тебя в обиду.
Она села на расстеленный спальник, ловко подвернула ногу.
— Не люблю ходить пешком, по лесу особенно. Глянь, ногу занозила, пока к тебе добиралась.
Она протянула ногу мне так бесподобно-доверчиво, что у меня ёкнуло сердце. Нет, нечеловеческий жест, люди так не могут. Я взял её узкую ступню, горячую, с длинными, нечеловеческими пальцами.
— Вот, между пальцами, — она пошевелила пальцами ноги.
Я наклонился ближе. Между большим, чуть оттопыренным пальцем, и указательным (интересно, а есть ли на ногах указательный палец?) торчала небольшая заноза. Я осторожно вынул её — хорошо, что отросли ногти — и хотел уже отпустить ногу. Но пальцы ступни вдруг плотно схватили меня за запястье. Я непроизвольно дёрнулся — рука сидела мёртво, как в колодке. Нога плавным, нечеловеческим движением повела мою руку вниз, выворачивая на излом.
Я посмотрел на Ирочку. Лазурные глаза смотрели напряжённо, серьёзно. Глупенькая моя. Любимая.
— И этим ты хотела меня отпугнуть?
Она шумно вздохнула, выпустила мою руку.
— Сдаюсь. Глупо, конечно. Да, я думала тебя напугать. Обычно люди боятся всего нечеловеческого.
Я сел рядом с ней.
— Я не испугаюсь тебя, не надейся. Даже если вдруг ты покажешь мне клыки.
— Вот клыков нету. Ты расстроен?
— Ужасно.
Я встретил её смеющийся взгляд. Всё напряжение последних недель вдруг прорвалось, и я захохотал. Мы смеялись, как чокнутые, валясь друг на друга, пока не перехватило дыхание и не закололо в боку.
* * *
— Будем смотреть правде в глаза. Мы действительно чокнутые, как ты помыслил, и отрицать это глупо. Сумасшествие заразно, и ты меня заразил, бестолковый.
Сумасшедший смех будто снёс разделявшую нас невидимую стенку, и мы сидели у костра, тесно прижавшись друг к другу. Я обнаружил вдруг, что моя рука лежит на плече Ирочки, вернее, на верхнем суставе крыла. И когда успел? Очевидно, Ирочке так было неудобно, и она совершенно естественно взяла мою руку и переложила себе на настоящее плечо. Я никогда ещё не был так счастлив.
Однако и чокнутым надо жить дальше. Как? Нет, не сейчас. Завтра.
— Расскажи мне о себе, — попросил я.
Она полуобернулась ко мне. Сияющие глаза оказались рядом, и я снова потянулся туда, в эту бездну. Долгий, тягучий поцелуй. Чуть не до крови. Как ей это удаётся? Ведь у неё такие маленькие губки!
Она смешливо фыркает, читая мои мысли.
— Я кровожадная. Ладно, что бы ты хотел узнать? Думай, я отвечу.
Она поудобнее разместила мою руку на своём левом плече (сидела слева от меня), и вдруг на мою спину бесшумно легло её правое крыло, накрыло, как плащом. Господи, хорошо-то как!
Она смеётся.
— Тебя действительно невозможно ничем напугать. Так хоть удивился бы!
— Я не могу. Я же знаю тебя тысячу лет. Так было всегда, чему удивляться?
Она смотрит мне в глаза. Я тону в этом сиянии.
— Знаешь, и у нас никто не живёт тысячу лет. Но мне кажется то же. Ты был всегда.
* * *
Костёр горел неярко, выбрасывая немногочисленные робкие искры, тут же гаснувшие. Я экономил дрова — до утра далеко, а сама мысль о том, чтобы оставить Ирочку и заняться сбором хвороста, казалась мне невыносимой. Да лучше сидеть в темноте!
