Проповедник поднял ладонь, призывая к тишине:
— Испытание огнем выглядит пугающим и поистине справедливым. Огонь нельзя подкупить как палача, с ним невозможно договориться как с обвинителем. Пламя беспристрастно, кажется, что его нельзя обмануть.
Святой отец протянул руку к пламени, словно желал проверить, насколько оно горячее. Он высоко, до самого локтя закатил рукав, продемонстрировал зрителям обнаженную руку и без всякой подготовки сунул в самый эпицентр пламени.
Пошевелил пальцами и быстро выдернул обратно. Рука абсолютно не пострадала, если не считать нескольких задымившихся волосков. Святой отец поднял ее высоко над головой и повернулся в разные стороны, чтобы все желающие увидали кожу, которую пощадил огонь. По толпе прокатился восторженный рев, но святой отец жестом остановил своих поборников.
— Поберегите ваши легкие, добрые жители Флоренции! Вам не было явлено никакого чуда.
Он сорвал покров с короба, который держал правый монах, — в нем находилась пузатая емкость. Он подкатил второй рукав, открыл банку, и смазал кожу ладони жирной мастикой, содержащейся в этой емкости, затем без всяких опасений подержал над огнем.
— Кто желает повторить этот трюк?
В разных концах площади раздалась дюжина нестройных голосов, но отец Джироламо выбрал паренька-факельщика, лично смазал его ладонь загадочным составом и сунул в огонь на миг, за который даже моргнуть не успеешь. Затем продемонстрировал восторженной публике.
— Чудо ли это, синьоры? Нет. Это ловкое ухищрение, которым пытаются подменить божественное откровение. Балаганный фокус, который лицемерно пытаются выдать за Господню волю. Расчетливое и подлое преступление преподносят как богоугодное дело, — он резко стащил покров со второго короба и продемонстрировал небольшой дорожный сундучок. — Смотрите, граждане Флоренции. Это дорожная сума синьоры Франкони, которую мой язык не способен назвать «матушкой» или «христовой невестой», ибо любой обман претит Господу Иисусу, — народ одобрительно загомонил, когда отец Джироламо высоко поднял банку с мазью. — Это колдовское снадобье она хранила в своей поклаже. Она взяла средство с собой, чтобы заморочить вам голову, если злодейство разоблачат.
— Этот предмет мне не принадлежит! — громко и уверенно крикнула аббатиса. — Я не убийца! Позвольте Божьему суду свешиться!
Но отец Джироламо продолжал, как ни в чем не бывало:
— Допустимо ли оставить эту дщерь греха без наказания?
Добрая сотня глоток завопила:
— Нет!
— Господь решит, какой посмертной мукой карать грешников на Небесах, но во Флоренции справедливая кара за отнятую жизнь…
— Смерть! Смерть! Смерть! — заходилась в крике.
Передние ряды напирали на стражу, протягивали вперед руки, пытаясь дотянуться до аббатисы и выдрать клок из ее одежды, какие-то ретивые ребята из числа «плакс» успели притащить веревку, соорудили петлю и свесили вниз с балкона.
Судьи переговаривались между собой, но их голоса терялись в общем шуме. Стражники больше не пытались оттеснить толпу, а только сдерживали с большим трудом. Микеланджело наклонился, пролез под древком алебарды за оцепление, подскочил к костру, схватил факельщика за руку и сунул ее в костер. Парнишка взвыл и отскочил от пламени — там, где был диво-состав расплылся алый волдырь.
— Смотрите! Действие этого средства очень непродолжительно, — крикнул он. Затем повертел банку, нашел след от аптечного ярлыка и указал на него пальцем. — Это не колдовской состав! Снадобье было куплено в обычной фармацеи.
Но единственным, кто услышал его в общем гаме и грохоте, был отец Джироламо.
— Микеле, тебе лучше уйти, иначе будешь болтаться в петле рядом с нею.
— Но я знаю, кто убил синьору де Розелли!
Проповедник устало улыбнулся.
— Это уже не имеет значения, — его слова прозвучали как эхо других, которые Микеланджело уже слышал. Нескольких стражников повалили и начали избивать. Кое-кто из горожан вырвал у них пики и теперь пытался дотянуться острием до балкона, на котором помещались судьи, по случайности задел герб гильдии суконщиков, который свалился прямо в толпу, породив еще большую сумятицу.
