– Кофе?
Сперва я ее не узнаю. Она здорово похудела. Кожа бледная, как мел. Перемена столь разительная, что в первую секунду или две я принимаю О’Брайен за Худую женщину.
– Так. Ты здесь.
– Во плоти. В болезненно-бледной плоти.
– Как ты меня нашла?
– Сколько, по-твоему, в Уичите таких заведений, как эта шотландская таверна?
– Ты прилетела сюда?
– Автобус показался мне не лучшим способом сэкономить время.
– Бог ты мой! Элейн! Ты здесь!
– Да, я здесь. Так ты собираешься взять этот кофе или нет? Потому что он обжигает мне руку, черт возьми!
Я беру у нее чашку кофе. Теперь она жжет пальцы мне, черт побери!
Но О’Брайен уже у меня в номере. Закрывает за собой дверь, шлепается на кровать и изображает снежного ангела, валяясь на простыне.
– Ночной пот, – замечает она, выпрямляясь. – Знакомая вещь.
– Как ты?
– А как я выгляжу?
– Отлично. Как всегда.
– Дэвид, если бы я всегда так выглядела, я бы давно покончила с собой.
Я присаживаюсь рядом с ней на край постели. Беру ее руку в свою.
– Ты похудела, – говорю я.
– А ведь я ем! Но у меня внутри сидит маленькое прожорливое чудовище, которое все это поглощает. Это было бы чертовски здорово, если бы не происходило со мной.
– Как же ты будешь здесь? Без своих врачей, я имею в виду.
– Я уже говорила тебе, что я думаю о врачах. К тому же я притащила сюда с собой все, что современная медицина может мне предложить. – При этих словах Элейн достает из кармана джинсов пузырек с таблетками. – Морфин. Поделюсь с тобой, если будешь хорошо себя вести.
– В данный момент лучше выпить кофе. Спасибо.
– У этого кофе вкус вареного крысиного дерьма.
– Значит, это оно и есть.
Я отпиваю еще глоток. И чуть не выплевываю его обратно, когда О’Брайен начинает хохотать, и я к ней присоединяюсь. К тому времени, когда мы вновь обретаем контроль над собой, проходит целая минута, и мне приходится вытирать струю кофе, вылетевшую у меня из носа, а моя коллега демонстрирует на своих щеках румянец смущения и неудовольствия, вызванный овладевшим ею приступом кашля.
– Погоди-ка минутку, – говорю я. – Ты же обещала не приезжать.
– Неправда. Я обещала не спрашивать у тебя разрешения приехать.
– Значит, ты запрыгнула в аэроплан…
– …и прилетела сюда сквозь ночь тебе на выручку.
– Меня не нужно выручать.
– Это спорный вопрос. Но тебе, я абсолютно, черт подери, уверена, нужна я.
С этим не поспоришь.
– А знаешь что, О’Брайен? Тебе-то я могу это сказать. Я боюсь.
– Чего конкретно?
– Потерять Тэсс.
– Но это не единственное, чего ты боишься, не так ли?
– Да, не единственное. Были еще разные вещи, которые я видел. Я боюсь Безымянного, к которому, мне кажется, я все ближе и ближе. И того парня, который меня преследует.
– И еще кое-чего, готова поспорить.
– Чего?
– Того, что я права. Что у тебя шарики зашли за ролики. И что ты тот, кто нуждается в серьезной помощи.
– Может быть. Может быть, и этого.
– Давай уж лучше я буду обо всем этом беспокоиться, хотя бы некоторое время, о’кей?
– В этом-то все и дело! Теперь, когда ты сюда заявилась, я и о тебе тоже беспокоюсь.
Она встает и подходит к окну. Раздвигает шторы на полдюйма, выглядывает на парковку, на небо бледного зеленовато-синего цвета.
– Давай-ка вот что определим, – говорит Элейн, обернувшись ко мне. В царящем в номере полумраке ее болезнь почему-то более заметна, чем при прямом освещении. Сейчас видно, что значительная ее часть уже рассосалась, растворилась в окружающей ее тени. – Ты слушаешь?
– Слушаю.
– Это последняя поездка, которую я сумела предпринять. Не знаю, сколько еще я протяну, но могу тебе сказать вот что: я пойду с тобой до самого конца. Не могу точно определить почему, но для меня это так же важно, как для тебя.
