Тульский завод. Отношения с конкурентами
Итак, три вполне оформившиеся ветви древа демидовского рода: отец с Акинфием и живущие собственным умом младшие сыновья.
Какие все разные! И сколько в них общего!
Никита Первый входил в третье десятилетие века на всех парусах: только что пустившим очередной завод — Верхнетагильский доменный и железоделательный (январь 1720 года[211]). Металлургических мануфактур у него было уже пять: три завода полного цикла (Тульский, Невьянский и новый Верхнетагильский) и два молотовых (Шуралинский и Быньговский).
Немало было и трудностей, и все же успех следовал за успехом. Дело развивалось устойчиво. Ничто серьезное, кажется, уже не могло ему помешать: укрепился, заматерел.
Старейший Тульский завод достиг полной зрелости и жил сообразно возрасту и положению. Он занял свое место в демидовском хозяйстве и, сколь бы оно ни казалось скромным, исправно дымил, выдавая чугун и железо. Правда, в 1722 году Никита остановил одну из двух его домен (эксплуатация двух при поднимавшихся ценах на уголь себя не оправдывала), но ломать ее не стал, оставил про запас[212]. Пожалуй, единственное касающееся тульских дел Демидовых заметное происшествие этого времени было связано с заводским приказчиком, свойственником Никиты Семеном Пальцовым: у того возникли неприятности с Преображенским приказом[213]. Но дело обошлось для него без последствий.
Демидов давно уже чувствовал себя в Туле человеком, которому позволено многое, другим недоступное. Говоря дальше о его уральском конфликте с прибывшими туда из столицы представителями горного ведомства, мы увидим, насколько свободно он распоряжался тем, что ему там принадлежало и не принадлежало. А в родной Туле ему уже и черт был не брат. В начале 1720-х годов произошло новое обострение отношений с тульским соседом Демидова заводчиком Иваном Баташевым. Как давил конкурента Демидов и какие это имело последствия, сообщает сказка Баташева, поданная им 5 августа 1721 года. По его рассказу, «не любя меня, Никита Демидов поды[ма]л у себя плотины вверх многое число и потопил те мои вышеписанные заводы. И работают с великою нуждою в один молот в два горна, а бывает то, что и в адин горн с нуждою». (Заметим, что в это время на заводе было две молотовые, имевшие три молота и пять горнов. Благодаря Демидову более половины его оборудования простаивало.) «А зимним временем, — продолжал Баташев, — и гуляют многое число. И оттово у меня мастера руские и иноземцы разошлись»[214].
Из текста сказки не ясно, когда началось обострение. Год, считая с августа 1720-го, завод еще работал (исключая два месяца, когда молот простаивал «за вешнею полою водою»), даже произвел почти три тысячи пудов железа. Но действовал не в полную силу. Напротив, по словам Баташева, «ежели б тот мой вышеписанной завод в потоплении не был, и третей молот в совершенство приидет, то бы мне возможно зделать тысяч девять или десять в год»[215]. В том году доменная печь скорее всего еще работала. А вот в 1722 и 1723 годах «на том ево заводе построенная домня была без работы праздна» и «плавки чюгуна… не было»[216]. Металлургия угасала. Впору было мельницу восстанавливать.
«А от того потопу не токмо прибытку, но и убытку многое число», — печально констатировал Баташев, завершая свою сказку. И жаловался, насколько ему труднее, чем Демидову, содержать свой завод: «А к тем моим заводам крестьян, и земли, и лесов, и руд, и мастеров по указом ничего не дано, как дано Никите Демидову. А крестьян и землю к тем заводам я купил на свои денги; да к тем же заводам руду и уголья покупаю и всякия припасы с торгу повольною ценою с платежем пошлин»
