Окно напротив командирского сиденья было закрыто защитным щитком, так как оно было выбито пулей от ДШКа. Хасан сначала привстал поближе к открытому люку, но там был ветер, который мог сдуть чарс с ладони, Хасан наклонился к Туркмену и стал забивать, пользуясь светом от его окна.
— Хасан, не мешай ехать, иди забей возле лампочки, — сказал Туркмен отталкивая Хасана.
— Дай забить, Туркмен, потерпишь пару минут, — возмутился Хасан и снова наклонился к водительскому окну.
— Хасан, сука! Над обрывом едем, не видишь что ли. Вали отсюда со своим чарсом, сейчас, вон, в пропасть улетим к чертям собачьим, — крикнул Туркмен и снова отпихнул Хасана. На этот раз Хасан перелез в десантный отсек, и начал забивать под лампочкой, плафоны в десантном отсеке были бледно-зеленого цвета, и видимость была плохая, но руки Хасана были с детства натренированны на это дело, и он без особого труда забил косяк. После чего посмотрел на нас, и спросил:
— Ну, кто будет?
— Все будут, чего зря спрашивать, — сказал я Хасану.
— Я не буду, мне и браги хватает, — ответил Туркмен.
— А я курну маленько, — отозвался Качок.
— Может Сапога обдолбим, — предложил Урал.
— Да он тогда ваще потеряется навсегда, и бесповоротно, — ляпнул Хасан, прикуривая косяк.
Мы курнули косяк, стало легко и свободно, все обломы, те, что были и те, что будут, стали как-то глубоко похеру. Я прыгнул в командирское кресло и натянул шлемофон, как раз в это время шли переговоры между ротным и комбатом, из наушников доносилось прерывистые слова:
— Березка, Березка, я Тайга. Как слышно? Прием.
Березка — это позывной нашей роты, а Тайга — это комбат, он был родом из Сибири, и позывной у него был или Тайга, или Сосна.
Дальше послышался ответ ротного:
— Я Березка, слышно нормально. Где вы, Тайга?
— В одиннадцатом квадрате. Березка, почему не выходили на связь, как у вас?
— У нас все нормально, с караваном пришлось повозиться, один ранен, но не тяжело.
— Березка, давайте быстрее подтягивайтесь, до темноты надо кишлак прочесать, сейчас над ним работают штурмовики. Полк уже здесь, артдивизион на подходе. Как понял?
— Все понял, минут через сорок будем на месте. Конец связи.
Я снял шлемофон и повернулся к пацанам.
— Полк уже подъехал.
— Куда подъехал? — спросил Хасан.
— Туда подъехал, — ответил я, показывая указательным пальцем по ходу БТРа.
— Юра, че ты паришься, какой полк, куда подъехал? — опять спросил Хасан.
— Полк, говорю, подъехал, он уже на месте. Понял? Я хрен его знает, где точно, в одиннадцатом квадрате, короче. Но это херня, сейчас на проческу пойдем.
— Че, по рации услышал, да? — спросил Урал.
— Да, ротный с комбатом только что базарили, — ответил я.
— А что еще они базарили? — спросил Туркмен.
— Да не много. Комбат спросил, чего не выходили на связь, полк говорит, уже подошел, в кишлаке работают вертушки, по приезду будем чесать кишлак, в общем.
— А че, завтра что ли нельзя прочесать, обязательно сегодня, — начал возмущаться Хасан.
Я протянул ему шлемофон, и сказал:
— На, скажи это комбату.
Хасан махнул рукой, взял автомат и полез на броню, за ним вылез Урал. Стало слышно, как разносился раскат взрывов, где-то вдалеке.
Туркмен думал о чем-то о своем, в такие минуты с ним бесполезно говорить, он все равно ничего не будет слушать. Качок кемарил, он потерял много крови, и по этому его от слабости тянуло на сон. Я взял автомат, запрыгнул наверх и сел на броню, облокотившись о крышку люка.
Хасан с Сапогом о чем-то беседовали, сидя возле баков с водой, точнее, Хасан что-то втирал Сапогу, а тот слушал и кивал. Я осмотрелся вокруг, справа от нас были отвесные скалы, слева глубокая пропасть, ехали мы по горной дороге, ехали медленно, так как эта опасная дорога шла серпантином.
Я сидел и думал, сколько же, черт возьми, за эти два года пришлось исколесить по этим проклятым горным дорогам, и сколько бронетехники улетело в пропасть вместе с экипажами. Куда ни глянь, везде братские могилы, да вообще весь Афган — это братская могила. Из этой войны два выхода, как при менингите, или умер, или сошел с ума, и еще не известно, что лучше.
Помню, как-то в наш детдом, какие то блатные притащили видик, в начале восьмидесятых это была диковина, мы никогда не видели ничего подобного. Показали нам фильм ужасов, мы были ошарашены, после этого просмотра я первое время боялся один оставаться в темноте. А сейчас, после всего увиденного и пережитого в Афгане, и вспоминая этот фильм, я про себя думаю, какая это была наивная сказка. Видеть ужасы на экране, и видеть их в натуре, мало того, еще и участвовать во всем этом кошмаре самому, поверьте мне, это огромная разница.
