— В дом самого господина Аоки, — восхищенно сказала она.
— Господин Аоки? — Оките хотелось как можно скорее перейти к делу, но как не дать Момоко поделиться радостью. Он наморщил лоб, словно припоминая, хотя прекрасно знал, о ком идет речь. — Это кто, купец из Камигата? Что ж, денежки у него водятся…
— Нет, что вы, — девочка снова села рядом. — Это придворный, господин Аоки Мицуёси, вот кто!
— Ба! Да ты высоко взлетела! — покачал головой Содзи.
— Ка-ак шмякнется! — подхватил Коскэ и стрельнул в Момоко сливовой косточкой.
— Ну хватит, — мягко одернул его Содзи. — Завидовать, брат, нехорошо, это последнее дело.
— А чего она расхвасталась! Ей хозяйка даже не сказала, куда ее отдают, а она уже расхвасталась, будто ее уже в императорский дворец берут!
— И вовсе я не расхвасталась! — девочка притопнула деревянной подошвой. — Я не спала, я слышала, как с хозяйкой господин Ато говорил!
— Ага, подслушивала! Завидовать нехорошо, а подслушивать — хорошо?
— Я не подслушивала! — Момоко готова была разрыдаться. — Я случайно услышала!
— Ладно, ладно! — Окита примирительно взял обоих за руки. — Будет вам ссориться, я о важном деле хочу поговорить.
— О каком? — тут же насторожился Коскэ.
Синдзи, который был заикой и потому стеснялся говорить, подался вперед всем телом. Окита понизил голос до заговорщицкого шепота.
— В этой роще или недавно убили, или же скоро убьют одного человека.
— Кого? — Коскэ заерзал от любопытства, Момоко приоткрыла рот.
— Не знаю, в том-то и дело. И если его еще не убили, мы постараемся сделать так, чтобы его и дальше не убили. Мне просто нужно знать, на этой неделе где-нибудь в этой роще находили тело или нет?
— Не, на неделе не было, — Коскэ огорченно покачал головой.
— А вы полазайте тут все-таки, посмотрите. Может, оно где-то лежит. Может, припрятано. Может, раскопана земля.
Коскэ и Синдзи переглянулись. Момоко прошептала:
— Страх-то какой!
— Мы посмотрим, — пообещал Коскэ.
— Спасибо, — тепло произнес Окита. — Они посмотрят, а ты, Момоко, знаешь что? Ты послушай у себя в харчевне, пока тебя не отдали в дом Аоки. Я завтра зайду и если ты что услышишь — скажешь мне, ладно?
Девочка кивнула.
— Я тебе еще одну шпильку подарю, — пообещал командир первой десятки Синсэнгуми.
Каменная лиса у ворот одобрительно усмехнулась в усы.
* * *
Квартал, зажатый между Шестой улицей и рынком, конечно же, не мог оставаться таким, как во времена достославного Абэ-но Сэймэя[23] — несчетное количество раз он горел, разрушался от землетрясений, безлюдел во времена эпидемий, и только планировка улиц и переулков оставалась неизменной: вдоль-поперек, север-юг — восток-запад, основа и уток. Но дома в этих клетушках пространства за глинобитными заборами от века к веку менялись; подобно живущим в них людям, они росли, старели, дряхлели и умирали, в годы упадка на пустырях бывших садов селились лисы и совы, в годы процветания вновь разбивались сады, воздвигались стены, а пространство меж ними наполнялось гулом жизни.
Однако теперь, в жарких летних сумерках, когда луне самую малость не хватало до полного диска, господину Яманами Кэйскэ было отчего-то не по себе. То ли кансайский климат довел его-таки до лихорадки, то ли стыд погнал к лицу кровь — но бросало господина Яманами в пот, и не мог он отделаться от ощущения, что время здесь остановилось, и сколько он ни перебирает ногами, а все остается на одном месте. И лишь когда впереди показался бумажный фонарь с надписью «Гадатель Ямада Камбэй», Яманами замедлил шаг и перевел дыхание.
Оглянувшись на улицу за спиной перед тем, как войти, Яманами не удержался от усмешки. Он понял причину наваждения: гадальная лавка Ямады Камбэя была единственной открытой лавкой на улице, остальное пространство занимали дома зажиточных купцов за одинаковыми глухими белеными заборами. В садах за оградами пели цикады и лягушки, где-то наигрывала флейта, а пьяных песен еще не было слышно — ночь только начиналась; в душном воздухе ни дуновения, колокольчик-фурин над лавкой нем, бумажный листок, привязанный к язычку, неподвижен — так мудрено ли вообразить, что и время остановилось?
