— Вы правильно определили уязвимое место, — ответил инспектор. — Этот Тифен только что принят в Гильдию нотариусов, и все до сих пор пребывают в удивлении, как ему удалось собрать необходимую сумму для покупки этой должности, внезапно оставленной семьей, владевшей ею на протяжении нескольких веков. Случаи оставления должности крайне редки, и в основном происходят по причине матримониальных союзов. Состоять в Гильдии нотариусов — нелегкий труд, требующий немалой житейской сметки. Но откуда вам это известно?
— Вы забываете, что когда-то меня прочили в нотариусы, и я работал помощником нотариуса в Ренне, пока меня не отправили в Париж.
Они расхохотались, и Бурдо спросил:
— Что вы мне в таком случае посоветуете?
— Хорошо бы поговорить с мэтром Бонтаном, деканом Гильдии нотариусов; он наверняка что-нибудь знает об этом Тифене. Мы устроим с ним встречу через Ноблекура; они одного возраста и, насколько мне известно, добрые друзья. А что за анонимное письмо, о котором вы мне говорили?
Бурдо открыл реестр и извлек грязный клочок бумаги, испещренный печатными буквами.
— Этот листок обнаружили в карете господина де Сартина. Написано печатными буквами, измененным почерком, на обычной бумаге, обычными чернилами. Ничего, за что можно зацепиться.
И он прочел послание вслух.
«Спросите у Николя Ле Флока, что он бросил в реку на углу моста Руаяль, напротив улицы Бон, в ночь с 6 на 7 января 1774 года. И да свершится правосудие!»
— Записка не имеет никакого смысла, — произнес Николя, чувствуя, как бодрое настроение, посетившее его сегодня утром, окончательно испарилось. — Какой злодей ополчился на меня, на каком основании? Убийство Жюли, происшествия, о которых я пока не могу вам рассказать, завещание… Когда наступит конец всем этим тайнам?
— Когда мы арестуем виновного или виновных. Относительно виновных мне пришла в голову одна мысль. Во время вашего отсутствия господин де Сартин приказал мне отправиться вместо него на демонстрацию опыта, показанного неким изобретателем перед комиссией из Академии наук.
— А какое отношение имеет этот опыт к нашему делу?
— Сейчас поймете. Речь идет о новом механизме, с помощью которого, как утверждает изобретатель, можно оставаться под водой целый час, не поднимаясь наверх, чтобы подышать. Он утверждает, что может опуститься на глубину тридцать футов. Вы следите за моей мыслью? Сена не слишком глубока. Я опережаю ваш вопрос: мы уже прошлись драгами по дну, но безрезультатно. Полагаю, можно попросить провести эксперимент у моста Руаяль, и сделать это через два дня, то есть 20 января.
— Мне нравится ваша оригинальная идея, я хотел бы присутствовать при этом опыте.
— Нет ничего проще. Сартин, с согласия Его Величества, разрешил вам сопровождать меня во время следствия по нашему делу, и без маскарада, хотя карнавал уже не за горами.
— А что в-третьих? — вздохнул Николя.
Бурдо протянул ему листок бумаги, испещренный мелким, словно следы мушиных лапок, почерком судебного писаря.
— Это протокол допроса Казимира, чернокожего раба госпожи де Ластерье.
Николя со вздохом покачал головой.
— За рабами не признают прав свободных людей, зато с легким сердцем отправляют их на пытку, где они испытывают те же страдания, что и их хозяева. Только под пыткой их слушают, и слова их значат столько же, сколько слова их хозяев!
— Так говорит ваше доброе сердце, — произнес Бурдо, — и я полностью разделяю ваше мнение. Кстати, в этом деле нам пока удается не упоминать вашего имени. Но Казимир — иное дело. Кто-то сообщил о расследовании секретарю министра морского флота. Вокруг все строят догадки и требуют пролить свет на преступление, совершенное с неимоверной жестокостью. Подумать только, вдова интенданта финансов морского флота, белая женщина, — и убита рабом-негром! Да еще во Франции! Что начнется в колониях, если слух об этом придет туда раньше успокоительной новости о неизбежном и немедленном наказании? На Сартина оказывают давление, хотя вам прекрасно известны его взгляды и на рабство, и на применение пыток.
— О! Полагаю, он уступил, лишь бы отделаться от этой камарильи!
