— Он неустанно стережет нас, а когда видит нас на пороге смерти, удваивает свою бдительность и беспрерывно строит козни. Но разве тот, кто не заботится о собственном доме, может заботиться о Церкви Господней?
Приветствуя архиепископа, маршал Ришелье украдкой рассмеялся. Когда прелат удалился, маршал, прыснув от смеха, повернулся к Николя.
— Еще один неудачливый актер, выскочивший на подмостки во имя веры! Он уезжает с понурой головой, увозя с собой свою ванну, и возвращается в Париж, чтобы вновь писать кровью, вспоминая, как в Версале он писал чистой водой!
Вторник, 3 и среда, 4 мая 1774 года
Регулярные бюллетени врачей о здоровье короля отличались монотонностью и неопределенностью. Писали исключительно о внушающих надежды симптомах, о действии вытяжных пластырей, об ослаблении лихорадки, о более спокойном сне, об удачно проведенном очищении организма и о побледнении высыпаний. Николя, знавший истинное положение дел, видел, что король очень ослабел. Прислонившись к подушке, подложенной под спину, он сидел молча, пугая всех, кто к нему приближался, отекшим лицом, распухшим и побагровевшим, словно медный чан. Эгийон и Ришелье, пряча глаза от убитых горем Дочерей Франции, по-прежнему дергали за веревочки придворных интриг и скрывали от монарха тяжесть его состояния. Король редко задавал вопросы относительно своей болезни; однажды он сказал, что, кажется, в восемнадцать лет он все же переболел оспой; впрочем, если он запамятовал, значит, он заболел ею сейчас. Он просил Мадам Аделаиду осушать его гнойники, а фаворитку отирать ему лоб, чтобы успокоить кожный зуд. Придворные из ближайшего окружения готовились к плачевному исходу.
На следующий день несмотря на болезнь архиепископ появился снова, и, как и прежде, герцог де Ришелье принялся усиленно заговаривать ему зубы, дабы отвратить его от исполнения обязанностей. Версальского кюре герцог пригрозил вышвырнуть в окно, если он осмелится намекнуть королю на необходимость исповедаться. После полудня в присутствии герцога де Ноайля, Лаборда и Николя король внимательно осмотрел высыпания, покрывавшие его руки.
— Это, несомненно, оспа.
И, повернувшись к собравшимся, воскликнул:
— Однако это удивительно!
Врачи попытались переубедить его, но безуспешно: собственный диагноз прочно засел в голове короля. Вечером Его Величество вел себя, как обычно. В комнате открыли окна, и свежий весенний ветерок из парка принес ароматы весны, изгнав миазмы болезни. Больной, укрытый легким одеялом, все время высовывал наружу руки, в то время как врачи упорно просили его этого не делать. Поддерживая ровным тоном беседу, он, как обычно, свел ее на похоронные темы. Тем не менее его разговорчивость пробудила у Николя надежду. Неожиданно король обратился к оберкамергеру, герцогу де Лианкуру.
— Скажите, в этом году, во время празднования Рождества, вы видели монаха, игравшего на скрипке посреди реки?
— Да, сир, — ответил герцог.
Придворные переглянулись, взволнованные столь резкой сменой темы, причиной коей вполне могло быть помутнение рассудка. Заметив всеобщее замешательство, герцог улыбнулся.
— У Его Величества отличная память. Мои предки сделали богатый дар монастырю, однако поставили странное условие: каждый год, на Рождество, кто-нибудь из монахов должен был сесть в лодку, выплыть на середину реки и сыграть на скрипке или флейте какую-нибудь песенку. Если бенефициар нарушит традицию, владения вернутся к дарителю.
Король на минутку задремал, потом оживился и о чем-то долго шептался с Лабордом. Потом первый служитель королевской опочивальни подошел к герцогу де Лианкуру и жестом показал ему, что король устал и всем следует покинуть помещение. Когда высшие должностные лица, а следом за ними и лакеи разошлись, Лаборд сделал знак Николя остаться. Король окинул взором комнату, убеждаясь, что все вышли, и пригласил обоих друзей подойти к кровати.
— В какой фазе сегодня Луна? — спросил он.
— Сегодня последняя четверть, одиннадцатого будет новолуние, Ваше Величество.
— Черная луна, как написано в «Альманахе»?
— Да, сир, — ответил Лаборд.
