Из-за толпившихся придворных спальня казалась тесной, и вдобавок в ней не хватало воздуха; необходимо было срочно проветрить комнату. Обливаясь потом, король лежал на узкой походной кровати и своим хрипловатым голосом что-то безостановочно говорил. Иногда он прерывался и подзывал Лаборда, а потом потребовал послать за графиней дю Барри. «Нашему дорогому Ранрею» он велел оставаться здесь; «да, да именно здесь», несколько раз повторил он, ища глазами Николя. В полдень к королю с важным видом и сокрушенными лицами явились доктора из Парижа.
Они долго осматривали Его Величество, расспрашивая, какие страдания он испытывает, и король, с налитым кровью лицом, жаловался на головную боль. На протяжении всего консилиума светила медицины рассуждали о возможности возникновения воспаления легких, но ни разу не поставили вопрос об определении природы терзавшей короля болезни. Монарх нервничал, и после долгих колебаний врачи решили сделать повторное, а возможно, и третье кровопускание. В Версале тотчас принялись перешептываться, обсуждая решение врачей.
— Третье кровопускание! — воскликнул король. — Третье! Значит, я серьезно болен. Вот увидите, эта болезнь сведет меня в могилу.
И, ужаснувшись этой мысли, обвел присутствующих вопросительным взглядом.
— Мне бы не хотелось, чтобы мне третий раз пускали кровь. Зачем нужен этот третий раз?
Ошеломленный Николя наблюдал, как в комнатах, расположенных на подступах к спальне больного, мерный шепот, шелестящий во всех углах, постепенно нарастал, превращаясь в голос свыше. О кровопускании заговорили как о государственном деле. Атакуемые со всех сторон, испытывая давление противоборствующих лагерей, врачи колебались. Обстановка накалялась; ни одна диспозиция не удовлетворяла всеобщим интересам; вердикта, которого боялась услышать фаворитка, жаждали ее противники. Одни утверждали, что король, удрученный предложением врачей, окончательно почувствует себя больным, ибо для такого слабого человека, как он, мрачное настроение может оказаться роковым. Многие потихоньку перебирали возможные последствия третьего кровопускания, не исключая и самого худшего, за которым последуют причащение святыми дарами и отставка графини дю Барри. Не будучи ни в чем уверенными, придворные не хотели рисковать и превращать фаворитку и нынешнего министра в своих непримиримых врагов. Тревожась за своего повелителя и питая искреннюю дружбу к дю Барри, Лаборд протянул руку клану фаворитки. Многие, ссылаясь на неизбежное примирение короля с церковью, маскировали под необходимостью исполнения требований религии свое желание взять реванш над фавориткой и герцогом д'Эгийоном. Николя не знал, что и думать. Доктора решили второй раз пустить кровь только к вечеру. Королю стало хуже, и он потребовал уксуса. Обеспокоенный, он каждую минуту просил измерить ему пульс.
— Вы все твердите, что мое недомогание не опасно и скоро я встану на ноги. Но вы так не думаете. Вы должны сказать мне правду!
В пять часов дочери короля, призванные Лабордом, уверенным, что им следует явиться одновременно с фавориткой, посетили отца. Николя в отчаянии взирал на толпившихся в спальне короля людей. Принцы, палатные дворяне, прислуга, врачи, хирурги, аптекари и просто любопытные беспрестанно сновали туда и сюда, невзирая на запреты. В комнате вновь стало душно. Около десяти часов Ла Мартиньер подал королю питье, а затем, осматривая язык, заметил на лице Его Величества подозрительные красные пятнышки. Не выказывая удивления, он попросил слуг посветить ему, сказав, что больной может не увидеть стакан с водой. Присутствовавшие при этом врачи с удивлением переглянулись, видимо, посчитав его слова проявлением ужасающего невежества. Однако виду никто не подал, и врачи отправились в соседнюю комнату на очередной консилиум. Николя тенью следовал за ними.
Никто не дерзал говорить открыто, все высказывались обтекаемо, с намеками и недомолвками, опасаясь прямо назвать болезнь, наличие которой, похоже, подозревали все. Кое-кто говорил, что, возможно, они имеют дело с кожной сыпью, другие — с ветряной оспой, но никто не произносил рокового слова. Слово взял Ла Мартиньер.
