Человек, встретивший этого мужчину, сам собой придумывал прозвище «Добряк», потому как иначе подобного джентльмена назвать было сложно.
Добряк, или как там его зовут на самом деле, нагнулся и поднял шляпу, с укором глянув на промокшую сигарету. Отряхнув головной убор от воды и грязи, он сделал шаг назад, растворяясь во тьме.
* * *
Закончив с бумажной волокитой, управительница небрежно подняла ребенка на руки, словно тот был кулем с одеждой, а не живым человечком.
Посыпая чехоточного, личинку человека, приют, район, город и бога самыми отборным ругательствами, женщина поднималась по трескучей лестнице. Еще в прошлом месяце девочка Элис сломала здесь ногу, но ступени менять не стали. Даже дыру не заделали.
С каждым пролетом брань становилась все красноречивей и отборней. Какой-нибудь ученый, возможно, сделал бы вывод о прямой зависимости количества пройденных метров и нецензурного словарного запаса. Впрочем, сама управительница сделала лишь один вывод — этот проклятый зеленоглазый мозгляк принесет ей немало бед.
Бывшая шлюха хоть и не верила в бога, зато верила в приметы. Появиться в такую мерзкую ночь, да еще и на руках чахоточного — подобной участи не очень-то и позавидуешь. Видимо сам факт того, что ребенку предстоит стать очередной сиротой Хай-гардена, не очень-то и волновал суеверную тетку.
Остановившись на четвертом этаже, покрасневшая хозяйка переложила ребенка на левую руку, правой стянула чепчик и принялась вытираться им, пользуя вместо платка.
Жирный пот оставлял не только неприятный запах, но и столь же пакостные отметины на и без того пожелтевшем предмете ночного туалета.
— Принесли же тебя черти на мою голову, — с отдышкой, буквально задыхаясь, прорычала мадам.
Ребенок, моргнув, не подал и виду, что его как-то задели прозвучавшие слова.
— Мерзкий ублюдок, — прошипела управительница.
Что ж, несмотря на необъятные габариты и трясущийся под ночнушкой жир, диапазону её голосовых способностей мог позавидовать иной лектор.
Шипя, причитая, рыча, цедя, сплевывая, гаркая, скрипя и даже шепча, она все же смогла добраться до инкубатора. Так работники «св. Фредерика» называли угол, где воспитанники жили до трех лет. Потом их разбрасывали по комнатам и переводили на другие этажи. Чем ниже — тем старше, а чем старше — тем озверелей.
Я вас не обману, сказав, что некоторая, не самая малая часть криминала Хай-гардена, некогда обиталась именно в этом приюте.
Малыш, кажется, даже не удивился очередному дверному скрипу. Но стоило только прозвучать первой ноте, как небольшая комнатушка, которую иные постеснялись бы пристроить под чулан, взорвалась гвалтом детского крика и писка.
Кто-то кричал потому что хотел есть, иные потому что их разбудили, а последние, как считала управительница, из вредности и за компанию.
Что ж, возможно она была права.
— Поганые отродья, — каркнула хозяйка.
Женщина, скривившись, сбросила с небольшого столика соски, бутылочки, пеленки и прочие атрибуты ухода за ребенком. Пока те падали на пол и куда-то резво укатывались, женщина с отвращением скинула новенького на столешницу, а потом ушла, громко хлопнув дверью.
Дети все продолжали кричать, а Александр так и лежал. Молча. Он смотрел на низкий потолок, и спокойно посасывал большой палец.
Скорее всего маленький разум ребенка не мог осознать, как сильно за последние дни изменилась окружающая его реальностью. Не осознал он и появления самого обычного, ничем не примечательного человека.
Вот только стоило этому джентльмену появится в комнатке, как тут же смолкли детские крики. Думский же, словно по волшебству, переместился в непонятно откуда появившуюся кроватку. Пусть плохонькую, местами подгнившую, но все же кроватку. Сверток накрыло дырявое одеяльце, а на недавно оккупированный столик взлетели соски, пеленки, бутылочки и прочий инструментарий нянечек.
Добряк, а именно им и оказался наш незнакомец, положил в ноги мальчику черную фетровую шляпу без ленты у тульи и исчез. Александр же, все так же посасывая большой палец, прижимал к себе небольшую белую визитку, появившуюся вместе с шляпой.
На карточке красовались лишь красные чернила, складывающиеся в две буквы — «D.H.» и больше ничего.
