Человек, столь не естественный для подобного района, не хотел даже задумываться что за жизнь ведут воспитанники приюта «св. Фредерика». От подобных мыслей не было никакой пользы, а вот с левой стороны груди болело сильней.
Подойдя к крыльцу, мужчина уже было достал из кармана записку и почти положил сверток на прогнившие доски неопределенного цвета — настолько много на них красовалось слоев облупленной краски. И, может быть, эта история повернула бы в немного другое русло, но обладатель весьма колоритного плаща нечаянно наткнулся взглядом на лицо младенца, на миг выглянувшее из свертка.
Мужчина замер и, вздохнув, убрал записку.
Выпрямившись, чужак толкнул дверь, петли которой даже и не подозревали о существовании масляной смазки. Впрочем, об этом не подозревали и работники приюта. А если и подозревали, то только с целью сбыта на сторону за жалкие десять центов.
Внутри приют оказался еще боле жалким чем выглядел снаружи. Слева от прихожей — общий зал, пустующий в этот полуночный час.
Ковер, некогда пушистый и ворсистый, сейчас походил на ободранного, заплешившего пса — столь же жалкий и вонючий. Камин если когда-то и мог похвастаться жаркими языками пламени, то сейчас был надежно заколочен досками. Шляпки железных гвоздей сверкнули, отразив свет очередной молнии и мужчина отвернулся.
Взгляд человека сам собой нашарил старенькую лестницу, ведущую на второй этаж. Не нужно быть магом, знающим заклинание ночного зрения, чтобы различить пробитые ступени, так и грозящиеся сцапать неудачливого ребенка.
— Чертова лестница!
Ну или работника.
Сверху, стоило лишь прозвенеть медному колокольчику, подвешенному над дверью, спустилась дородная дама в чепчике. При её полновесной конституции и замасленной ночнушке, не закрывающей толстые, уродливые ноги, этот чепчик казался какой-то нелепой насмешкой.
— Кого там принесло на ночь глядя? — голос оказался под стать фигуре — полный, густой и совсем не женский бас.
Сверкнула молния, ударил гром, и женщина споткнулась. Неловко схватившись за перила, она тут же вскрикнула и резко притянула руку.
На ладони показалась длинная заноза, скорпионьим жалом впившаяся в перепонку между пальцами. Нормальный человек испытывал бы от такого неподдельный дискомфорт, но, видимо, жир добрался даже до таких отдаленных границ своих, несомненно, единоличных владений.
— Мэм, — кивнул мужчина. — Доброй ночи.
— Доброй, — фыркнула женщина, вставая за некое подобие ресепшена. На самом деле — обшарпанного прилавка, подпертого рыночными ящиками. — Добрые ночи у меня были в шестнадцать. По двадцатке кредитов за те добрые ночи, милок.
Мужчина промолчал.
— Чо те надо? — продолжала местная управительница. Толстыми пальцами-сосисками она дернула за шнур и над головой зажглась лампочка.
Не люстра даже, а обычная лампочка, повисшая на пожелтевшем от сырости и времени проводе. Раскачиваясь в такт неумолкающему скрипу, она то и дело билась о самопальный абажур, сделанный из проволоки и битого бутылочного стекла.
— Недалеко отсюда я нашел вот это.
Сохраняя абсолютное внешнее спокойствие, мужчина положил на стойку сверток. Боже, кто бы знал, что за буря бушевала в сердце этого человека. Что за проклятья он сыпал на собственную голову и как рьяно рвал свое воображаемое горло.
Женщина небрежно откинула край намокшего под дождем одеяльца и скривилась, смотря на пухлое, но красивое лицо годовалого ребенка.
— Очередной ублюдок, — сплюнула управительница.
Дама, доставая с полки книгу учета, не заметила, как сталью сверкнули голубые глаза мужчины. А заметь она это, то не стала бы уже возить обмусоленным карандашом по исцветшим листам книги. В том стальном блеске плескалось столько ярости и желания немедленно свернуть толстую, коровью шею, что дородная мадам просто задохнулась бы собственным страхом.
— Как думаешь сколько ему? — не поднимая головы, произнесла местная хозяйка.
— Год, — тут же ответил мужчина, но, спохватившись, неуверенно добавил. — Наверно.
— Имя есть?
Чужак вздрогнул, но все же сдержал порыв назвать настоящее имя ребенка. Никому не надо было знать имя, а главное — фамилию маленького человечка.
