Анна Петровна выглядела в точности как на сделанной Муцем гравюре для чешской банкноты в одну крону: всё тот же пучок длинных кудряшек на затылке, всё тот же жадный взгляд, но несколькими годами моложе и чуть радостней: Анна Предвоенная. Темное платье с высоким воротником показалось бы ныне старомодным, но явное легкомыслие, с которым остались расстегнуты две верхние пуговки, и то, как оперлась Анна рукою о лоб, подчеркивали тонкую ломаную линию шеи, выводя ее за пределы моды. И если студийный художник подчеркнул бы ровным освещением цвет гладкого лица, то карточка эта оказалась разбита на враждующие свет и тьму. Резкому контрасту между затененными и яркими участками на лице Анны вторило четкое противопоставление самой светотени и радостной улыбки. Освещение — неизвестно, был ли то солнечный свет или же театральные изыски электричества — выделяло крошечные морщинки и еле различимые изъяны даже на юной коже, что в сочетании с четко очерченными скулами и слегка вздернутым носом придавало модели и юный, и мудрый вид.
— Красавица, — заметил Самарин.
Произнеси он ремарку иным тоном, и Муц рассердился бы, пожалев, что показал карточку. А так слова, высказанные будто невзначай, будто быть красивой всё равно что иметь занятие плотника или ломового извозчика, точно на всякий городок надлежало приходиться по уездной красавице, прозвучали невинно.
— С вами бы согласились далеко не все, — ответил Муц. — Узнаете?
— Нет. Хотелось бы знать, когда сделан снимок. Хороший мастер, хоть и неизвестный.
— Автопортрет, — пояснил Муц, забрал карточку, отложил в сторону. — Есть ли у вас основания полагать, что даме на снимке может грозить опасность?
— Мне неизвестно даже ее имя. Я бы сказал, что всякий в вашем городке в опасности. За мной гнался другой каторжанин. Сообщники прозвали его Могиканином. Не знаю, какое имя ему дали при крещении. Весьма настойчив, если решился на человекоубийство. Несколько дюжин чешских солдат ему не помеха.
— Вам знаком мещанин по фамилии Балашов?
— Нет. Кстати, как зовут даму?
— Вам не обязательно знать.
— Уж не Анной Петровной ли? Верно! Вас выдает выражение лица. Мне про нее часовые рассказывали. Передайте сей особе мое восхищение ее талантом. Фотография еще нас с вами переживет!
На миг стало тихо. Муц чувствовал, что Самарин его изучает. Лейтенант обернулся, заключенный глядел на собеседника с выражением непринужденного добродушия. Конечно же, говорил он исходя единственно из глубочайшей, искреннейшей заботы, точно давний друг. Муц принялся было перебирать в памяти знакомых: знал ли он этого человека прежде? Какой вздор… Но разве не бывает людей, наделенных силой при помощи голоса, выражения лица и понимания людей входить в друзья всем и каждому? Заставлять ценить мимолетное знакомство ничуть не менее, нежели многолетнее, внушать, что время не имеет значения? Неужели былое и впрямь пустяк, если осмыслить настоящее?
— А вам Анна Петровна пришлась по душе, а, Яков?
— Разве… Меня зовут не Яковом, — ответил Муц. Прозрачная уловка.
— Авраамом?
— Меня зовут Йозеф. И попрошу без панибратства! Вы знали о смерти колдуна?
Самарин покачал головой. Затем прищелкнул пальцами и указал на Муца.
— Отравление горячительными напитками! — вскричал заключенный. — Вы же сами уже выдали ваши подозрения, с чего бы мне… Послушайте! — Арестованный понизил голос, облизал губы и глянул в сторону крошечного окошка на стене камеры. Самарин выглядел перепуганным не на шутку. — А что, если Могиканин уже и сюда добрался? Шаман знал, что урка собирался надо мной совершить! Нелепо, но прославленный бандит, хотя и будет хвастаться перед товарищами тем, что отведал человечины, ни за что не допустит, чтобы о совершенном узнали простые смертные, иначе окажется опозорен. К тому же мне доподлинно известно, что злодей нес с собой спирт. Прошу вас, лейтенант! Вы же видите, как я устал, а завтра предстоит трибунал… если под окном не будет вашего часового, я целую ночь глаз не сомкну! Опасность грозит всякому, кто слышал мой рассказ о происшествии в тайге! Теперь и вам… Но завтра меня услышит столько человек, что даже Могиканину всех не истребить!
