?!
Он перешёл на нечто среднее между шёпотом и сипением.
— Представляешь, как чудовищно это звучит? Это был несчастный случай, как я сказал, но его спровоцировало моё помрачение. Ничего бы не стряслось, если бы... у меня не померкло в голове.
— А ты не планируешь этого повторить? — по-прежнему полушипя-полусипя спрашивает он.
— Нет, нет, нет, с ума сошёл... но ты мне поверил?
Внезапно в гостиной вырастает Катрине:
— Десерт будете? — щебечет она. — Я вижу, вы заболтались хлеще нашего.
Кристиан мгновенно преображается. Разгорается, расплывается в улыбке.
— Две минутки, ладно? Мы с Сигбьёрном хотели бы договорить.
— Как скажете.
Катрине удаляется на кухню, и секунду спустя мы слышим женский смех. Вот ведь, поражаюсь я, эти две беседы — в гостиной и на кухне — составляют идеальный контрапункт: наша, мутная, вполголоса, о лишении жизни; их, с шутками и гомоном, о её зарождении. Одна и та же тема, по сути.
— Да, я тебе верю, — отвечает Кристиан; он кажется изрядно протрезвевшим. — Катрине ничего не знает?
Я медленно качаю головой.
— И мой ответ тот же самый, — говорит он.
— Не понял.
— Я бы выдержал. Во всяком случае, попробовал бы выдержать. Более того, я считал бы это своим долгом.
— Ты понимаешь, как это нелегко мне?
— Понимаю, но какой у тебя выбор, Сигбьёрн? Посмотри сам, что ты имеешь: успешная карьера, роскошная квартира и бесподобная женщина рядом с тобой. Никто не знает этого лучше меня — я бы сам мечтал получить Катрине, да жаль мы знаем друг дружку слишком хорошо. Ты можешь разрушить всё это одним махом, доконать Катрине — за что я лично тебя возненавижу, но ты не оживишь ту женщину. Теперь посмотрим, что на другой чаше.
— У неё осталась семья, — говорю я.
— Типа муж и дети?
— Нет, сёстры-братья и родители, я полагаю.
— Да, их ждёт ад. Но станет ли им легче, если выяснится, что произошло? Боюсь, как раз наоборот.
Я воочию вижу череду газетных заголовков и телерепортажей, щеголяющих нечеловеческими, садистскими подробностями, — всё было не так, протестую я, это была любовь, — но никому ничего не объяснишь. Кристиан прав.
— Так что?
— Что? Тебе думать, как жить с этим. Легко не будет. Но если мне позволено дать личный совет, я б рекомендовал тебе не увлекаться Достоевским и алкоголем.
Я улыбаюсь. Кристиан только что преподал мне бесценный урок дружбы. От него я такого не ждал. Я его едва знаю, вспыхивает вдруг мысль.
— Мы должны идти к ним, — говорит он.
— Могу я надеяться... — начинаю я.
— Естественно. Я умею хранить тайны. Не забывай, что я редактор в издательстве. Ты не представляешь, о каких вещах мы вынуждены помалкивать.
— Шутишь? — спрашиваю я. — Ты только и делаешь, что сплетничаешь обо всех без разбору.
— Но никогда ни о чём важном. Давай заключим договор... Если ты никогда к этому не вернёшься, я немедленно забуду всё, что ты наговорил. Весь твой трёп. Договор?
— Трёп? — спрашиваю я.
— Ты ж не станешь говорить, что всерьёз надеялся, будто я куплюсь на такую байку? — Кристиан посылает мне взгляд, в котором поровну и шутливости, и безумия. — Пошли, мне надо выпить.
Мы присоединяемся к дамам и заждавшемуся десерту.
— О чём вы так долго говорили с Кристианом? — спрашивает Катрине, когда мы, прибравшись после ухода гостей, запустив посудомойку, совершив вечерний туалет, в случае Катрине включающий ещё и пятнадцать минут йоги, наконец укладываемся. Свет ещё не выключен. Спальня в тёплых зелёно-коричневых тонах окружает нас своим по-японски невесомым покоем. Я обнаруживаю, что Катрине неплотно прикрыла дверцу своего шкафа, и это постепенно раздражает меня до того, что я вылезаю из кокона белого, почти нового и приятно жёсткого белья, встаю с кровати и шлёпаю к шкафу затворить её. Как всегда.
— Ну... — начинаю я. — У Кристиана проблемы на работе. Он просил моего совета по одному-двум вопросам. Ему кажется, с Таней он этого обсудить не сможет.
— Расскажешь?
— Не стоит. Я пообещал, что никому не скажу.
— Проклятье! Но ты хоть помог ему?
— Возможно, — говорю я. —А может, и нет.
Потянувшись, я нажимаю клавишу, выключающую миниатюрную субтильную лампу от Ибрагима Сабо над изголовьем. Кажется, что доли секунды свет ещё мерцает в воздухе, такой вот новый, ранее неизвестный эффект галогеновых лампочек, но потом остаются лишь прореженные жалюзи шафранно-жёлтые, горизонтальные штрихи уличного света. Мы лежим, не дотрагиваясь друг до друга, я — спиной к ней.
