— Семнадцать с половиной — восемнадцать.
Он выбрал колечко с голубым камнем — под цвет глаз. А может быть, надо под цвет платья? Или под цвет волос? Нет, раз уж он выбрал такое, пусть она подгоняет все остальное под его цвет.
— Какой это камень?
— Бирюза.
Прекрасно, и коробочка ему понравилась, этакий сельский домик под соломенной крышей. Он вручит ей колечко и скажет, чтобы она не снимала его ни дома, ни на работе, ни в гостях. Посмотрел на часы — половина пятого, сейчас у нее разгар приема, придется ждать очереди, а потом в кабинете даже и не поговоришь, торопит очередь в коридоре. Надо иначе, он придет к самому концу, к семи часам, последним пациентом, а до семи… Чокнуться можно за два с лишним часа ничегонеделания. Инфаркты, кризы, раки бывают не только от напряжения, от непосильного ритма гонки, но и от непосильной скуки.
Пошел в кинотеатр «Сары-Арка», встал в очередь за билетами, кругом молодежь, он прятал глаза в газету, как Чинибеков, хотя стояли не только молодые, впереди него пара лет по сорока, мужчина в вельветовом пиджаке с блекло-зеленоватым отливом, с круглой плешью на темени и с самоуверенным лицом приезжего, на комбинат часто командируют из главка, из министерства, да и центральная пресса не обходит его вниманием. В Москве легко отличить приезжих от столичных — по их неуверенности и пристальному ко всему вниманию; в провинции тоже легко отличить столичных от местных — по их уверенности и полному пренебрежению к окружающим. Рядом с вельветовым стояла молодая хрупкая женщина с сумкой на ремне, явно местная, с постоянной, будто приклеенной улыбкой, не женской, вымученной, этикетной. Ответственный, видать, товарищ, и она от него зависит. Малышев от нечего делать не только замечал больше, но и больше брюзжал. Бывает, приедет сюда москвич, неделю водишь, возишь его туда-сюда, выпьешь-закусишь не один раз, другом он тебе станет закадычным, а приедешь через полгода в Москву, зайдешь к нему в кабинет — не узнает. И не прикидывается слабым на голову, нет, он и в самом деле тебя забыл, кто ты и откуда. Ты его в тысячной толпе разглядишь, а он тебя в упор не видит, — в чем тут дело? Наверное, в том, что ты ему не нужен, — провинция. Он тебе тоже, в общем-то, не так уж и нужен, но — столица, некая магия, неосознанная зависимость.
Шел фильм «Троих надо убрать», французский, в главной роли Ален Делон, в годах уже, но все еще, а может и более прежнего, симпатичный, обаятельный. В итальянском кино, на взгляд Малышева, все мужчины так себе, больше ерники, хотя в прошлом римляне и красавцы, воины и мудрецы, — выродились, вероятно, хотя хвалят их не нахвалятся, а вот во французском кино все мужчины поголовно отменные — и Жан Габен, и Жан Марэ, и Бельмондо, и Ален Делон.
Расселись, Малышеву неловко сидеть среди бела дня, кто-то пропадает, истекает кровью, с жизнью, может быть, прощается, а он в кино сидит сложа руки. Глупо так думать, суетно, тем не менее ощущение такое у него есть. Вспомнил, как однажды в театре — приезжал на гастроли московский «Современник» — сидели они втроем, он, жена и дочь, шел спектакль и вдруг занавес посреди действия, выходит администратор и — «Хирург Малышев Сергей Иванович, вас просят срочно в больницу, машина у подъезда. Хирург Малышев?» В зале включили свет, он поднялся и быстро пошел к выходу. Марина и Катерина — за ним, как будто они втроем оперируют. Кто-то захлопал, потом еще и еще, из зала он вышел под дружные аплодисменты, как футболист после красивого гола. Но зачем нужно было вставать Марине и Катерине? Показательно…
Вельветовый с плешью и дама с улыбкой оказались рядом, свет, наконец, погас, Малышев, довольный тем, что в темноте растворился, вытянул ноги под переднее сиденье и предался разврату. Сразу же интригующее начало — военный самолет, солдаты подвешивают ракеты, выстрел, огненный шар летит, но не прямо, как ему положено, не как снаряд из пушки, а ломаной кривой, хищно преследуя самолет, лавируя вслед за ним, самолет в сторону и шар в сторону, и по настигающей, — черт знает что, неужели есть такие ракеты? Как стервятник за жалким кроликом, — и догнал! Взрыв, огонь, черный клуб дыма и кувырком обломки. Потом появились люди, дельцы, воротилы, негодяи, как водится, всех мастей, убийцы, и Ален Делон начинает с ними борьбу за справедливость — преследования, стрельба, Париж, Трувиль, непохожие на наши автомобили, непохожие на наши квартиры, — все цветное и незнакомое, как сон, занятно все и, надо сказать, убедительно. Малышев увлекся, забылся, и все было бы отлично, если бы не сосед тот самый, вельветовый. Он то и дело громко гмыкал и лающе посмеивался, показывая свою реакцию спутнице, дескать, какая чушь, какой наив, стреляют, убивают, пугают, а ему не страшно, ему смешно, ибо у него хороший вкус. Что ни выстрел, то рядом смешок ернический.
