С началом
«минских переговоров» Дебальцевский плацдарм, на карте —
вонзившуюся во вражеский бок клешню — со всех сторон атакуют
сепаратисты. Ага. Скажите ещё «ополченцы»… На сарае вон тоже «хуй»
написано, а внутри — дрова. Под Дебальцевом жёстко работают
российские войска. Ихтамнеты? Знаем, смотрели как Путин распинался
про «военторг». Только вот под Ольховаткой, где позиция его
батареи, в радиоперехватах сплошной «Тагииил!!!»
Всю прошлую
ночь их блиндаж трясся от непрекращающихся обстрелов, и теперь
Сергей банку за банкой открывал и пил взятый в дорогу «Хелл», чтобы
не заснуть за рулём. В ожидании, когда к нему подойдут, вскрыл
очередную жестянку, присосался, опустошил в несколько больших
нервных глотков кисловатого бодрящего пойла. В голове привычно
зашумел кофеин. Наведя резкость, внимательно огляделся.
Бойцы на
блокпосту, как водится, не поймёшь чьи. Форма разная, от
нацгвардейской оливы, до бундесовского флектарна. Война гибридная,
многие на всякий случай шифруются — шевроны сняты, кое—кто в
балаклавах. Те, что не прячутся, в основном мужики лет далеко за
сорок. Или же совсем пацаны. Мобилизованные, в общем.
Подошедший к
нему боец был из старшего поколения. Усталое пропитое лицо не
прятал. Смотрел хмуро, но с пониманием.
— Пароль?
— Варна!
— Берлин!
— Откуда?
— С-под
Ольховатки.
— Куда?
— В
Углегорск.
— Пустой?
— За бе-ка…
— Чего
один?
— Некому
больше. Батарея почти без людей.
— Ясно. Только
вот в Углегорск ты не попадёшь. Не наш уже Углегорск. Офицеры с
тудова проезжали, кажуть, шо утром сдали.
Углегорск,
городишко в семь тысяч душ, до пятьдесят восьмого года называвшийся
Хацапетовкой, той самой, откуда доярка из сериала, перекрывал
шоссе, соединяющее Горловку и Дебальцево. Не удивительно, что
противник за него взялся.
Сергей тихо
выругался. Без боекомплекта, за которым его послали, батарея к
вечеру превратится в груду дорогого металлолома, а личный состав
как в четырнадцатом — в пленных или двухсотых. Но снаряды к
«Рапирам» в магазинах не продают, значит нужно ехать за новой
бумагой в штаб. Но командование аж в Артемовске, а чтобы туда
добраться, нужно что-нибудь в бак плеснуть — прожорливая «Шишига»
кушает больше двадцати литров. Позвонить командиру дивизиона? А
толку? Лишнюю заботу перекинуть ему на плечи. Нет уж, пока что сами
попробуем справиться. Придётся, как обычно, поискать для начала
тех, кто поделится снарядами здесь, на месте. Хотя в сложившейся
ситуации это, пожалуй, из области фантастики, но чем черт не
шутит...
— А не
подскажешь, где рядом ещё арта?
— Так там же ж,
на трассе. Туда вчора йшло четыре бэхи з бойцами на броне, за ними
«Рапиры», цельна батарея протитанкова…
Стало быть
дорогу наши всё-таки оседлали. Ну то понятно — на главном
направлении обороны, бе-ка должны подвозить исправно. Есть шанс,
что поделятся.
— Ясно. Ну я
поехал?
— Щасливо,
друже!
Не успел Сергей
переключиться на вторую, как дорогу ему перегородил, выскочив,
словно чёртик из табакерки, военный. Высокий, широкоплечий, в
добротной британке и флисовой шапке, надвинутой на глаза. Сергей
нажал на тормоз, остановился в полуметре от военного, но тот даже
не дёрнулся. Сергей переключился на нейтралку и поднёс к губам
почти опустошённую банку.
Киев.
Контрактовая площадь.
Шульга вытряс
на язык последние капли энергетика, добрел до урны, кинул пустую
жестянку вместе с упаковкой от шаурмы, вытер руки салфеткой, зашёл
в тень под деревья, чтоб солнце не слепило экран, включил смартфон,
набрал номер, который дал ему Ричер.
— Але! Это Петр
Моисеевич?
— Он самый. Шо
там у вас, говорите скорее, у меня операция!
— К вам ночью
привезли раненого. С пулей в позвоночнике.
—
Кульбицкий?
Шульга
ненадолго задумался, вспоминая, какая фамилия у Еврея.
— Да.
— А вы ему
кто?
— Побратим!
Это слово как и
«ветеран», Шульга не любил, но не раз уже убедился, что действует
оно безотказно.
— Понятно.
Вынужден вас огорчить. Случай неоперабельный. Даже в наших
условиях. Пуля засела так, что трогать её нельзя.
— Выживет?
— Непонятно. Но
полный паралич гарантирован. Если только... Я вашему офицеру уже
объяснял ...
