На плакате был изображен человек с куриной головой еврейской наружности, в очках, курящий беломор. Кочубей усмехнулся и глотнул глинтвейна. Народу нравилось, то и дело слышались аплодисменты.
– Ну а Евграфий Апполинарьевич Кощупей, – Стаканов развернулся к Кочубею и, указывая на него пальцем, торжественно продекламировал, – изобрел перпендикулярный механизм зацикливания времени. Загибает он как-то дугу Хронического коловрата, а Кродер ему так и всучил руну Хагель.
Кочубей захохотал и захлопал в ладоши, и вся смотревшая на него публика тоже зарукоплескала вокруг. На картинке он был представлен в виде какого-то безумного язычника, прилаживающего шестилучевое деревянное колесо к Мерседесу.
– А небезысвестная Элла Экуменистовна Кацнельбоген, она же Валентина Антропоморфовна Панеяд, – повернулся к другому столику, обращаясь к какой-то даме, Стаканов, – не брезговала иногда…
Кочубей разомлев и отвалившись на спинку кресла, полурассеянно наблюдал за действом, заказав себе еще пару коктейлей и сырных шариков с оливками. Представление продолжалось до одиннадцати вечера, после чего на сцену вышли музыканты и стали играть что-то вроде джаз-рока с элементами этники. Часть публики пустилась в пляс, кое-кто общался со Стакановым, так что тот никак не мог присесть к Кочубею за стол, которого так разморило, что морские пейзажи в окнах стали казаться ему живыми. И вдруг в одном из окон картинка будто начала двигаться и постепенно поменялась на вид огромной оранжевой пустыни, на горизонте смыкающейся с ярко-голубым пространством неба. Кочубей поднялся со своего места и, оглядываясь, подошел к окну. Вокруг никто ничего не замечал, будучи заняты умными разговорами. Тогда он осторожно вытянул руку, желая прикоснуться к картине, и в изумлении отдернул ее, потому как ощутил за рамой воздух, а вовсе не холст. Немного подождав в нерешительности, он уперся обеими ладонями в раму и просунул голову внутрь картины. Лицо ему обласкал нежный прохладный бриз, и почему-то запахло кофейными зернами. Кочубею сразу захотелось войти туда целиком, к тому же вдалеке он заметил какого-то человека, машущего ему руками. Он еще раз оглянулся – народ продолжал заниматься своими делами, тогда он встал на стул и перелез через раму внутрь картины.
Он пошел по песку, несколько удивляясь тому, что было совсем не жарко, а напротив, очень комфортно – тепло и свежо одновременно. Подойдя ближе к махавшему человеку, он разглядел странного вида индейца в высоком цилиндре и фраке на голое тело. Тот стоял, прислонившись к дереву, на котором висел старинный телефонный аппарат. Индеец держал в руке снятую с телефона трубку. Он знаками подозвал Кочубея и важно передал трубку ему. Кочубей приложил трубку к уху:
– Да, алло.
В трубке мягкий мужской баритон произнес:
– Мсье Кочубей, рад вас слышать. Меня зовут Фортунатто, я из Большого Союза Художников. Извините, что оторвал от отдыха, но у меня к вам большая просьба. Нам срочно нужен эксперт в области современного искусства, вы не могли бы завтра прийти по указанному адресу? Господин Пинкертон передаст вам мою визитку.
– Да, но… хорошо, хорошо, – замешкался Кочубей.
– Вот и прекрасно, спасибо, заранее благодарен. Всего доброго, мсье Кочубей, до встречи, – на другом конце провода повесили трубку.
– A-a?.. – Кочубей вопросительно посмотрел на индейца.
Тот не улыбаясь снял цилиндр, достал из него визитку и трубку, на этот раз курительную, которую тут же засунул в рот. На визитке Кочубей прочел: Фортунатто, Большой Союз Художников, адрес: Старосадский переулок, дом 3, вход через подвал. Индеец жестом указал Кочубею на облупленную дверь, стоявшую посреди пустыни. Кочубей немного помялся, а потом вышел через дверь обратно в ресторан.
* * *
– Мсье Кочубей, – Буффон вышел из состояния оцепенения, произведенного на него «проходом», как назвала произошедшее явление Дама.
– Да, дорогой мой, – Кочубей наклонился к молодому человеку, освобождаясь от своего цветастого галстука.
– А вы случайно не знаете, куда они все пошли? – Буффон с любопытством облокотился на стол.
