Бабушка говорит горячо и твердо, тоном, не допускающим возражений. И мне внезапно кажется, что миниатюрная, хрупкая моя бабушка даже ростом становится выше. И хотя мне жалко денег, жалко миллиона марципановых зайцев, которых можно было бы за эти деньги купить, чувство непонятной гордости охватывает меня — так бы и бросилась к бабушке и расцеловала. Вот она какая! Она не хочет продавать чужим людям кусочки родины!
Не поднимая глаз, эфенди в зеленой чалме сердито бросает красной феске короткое, отрывистое слово, и пачки денег одна за другой исчезают в коричневом саквояже. Щелкают серебряные замки.
Ни на кого не глядя, словно ни бабушки, ни нас с Гиви и Мирандой нет в комнате, эфенди поднимается с тахты и направляется к двери. Лицо его не выражает ни разочарования, ни досады, оно бесстрастно, только тонкие губы сжаты чуть плотнее, чем раньше. Молча и почтительно, так же ни на кого не глядя, идут за ним телохранители.
Но, уже стоя на пороге, старик в зеленой чалме неожиданно оглядывается, и я на секунду чувствую на себе его колючий, пронзительный взгляд. И вдруг он как-то странно улыбается мне, именно мне, я в этом уверена! Но длится это всего мгновенье.
— Ой-ой-ой! — изумленно причитает у двери Миранда. — Такие деньги! Та-кие деньги!
Бабушка стоит молча, по-наполеоновски сложив на груди руки, лицо у нее гордое и довольное, а в глазах прыгают веселые чертики.
— Волшебники! — шепчет рядом со мной Гиви, прислушиваясь к затихающим на гулкой лестнице шагам. — Я знаю, это они…
Может, Гиви прав? Может, это действительно приходили из какой-то сказки волшебники, были и испарились, не оставив по себе следа… Но нет — в комнате еще ощущается странный запах дорогого табака и духов…
— Вот так, уважаемый эфенди! — непонятно говорит бабушка. — Миранда, давай уберем ковер!
Горестно вздохнув, Миранда помогает бабушке скатать и спрятать ковер. А мы с Гиви все еще не можем прийти в себя.
И тут стремительно, без стука распахивается дверь, и на пороге мансарды появляется Бэм. Светлая весенняя шляпа сбита на затылок, франтоватый бант съехал набок, острые глазки блестят тревожно и вопросительно.
Прямо с порога, не поздоровавшись, Бэм кричит бабушке:
— Они у вас были?
— Только что, — сдержанно и со странным удовлетворением отвечает бабушка.
— Афганский Хаджи в зеленой чалме и двое слуг в фесках?
— Угадали.
— И вы, вы продали ковер?! — всплескивает пухлыми ладошками Бэм. На лице Бэма неподдельное отчаяние.
— Я ведь сказала, дорогой Бэм, я не собираюсь расставаться с ковром. Ни вам не продам, ни этому таинственному э-фен-ди! — Последнее слово бабушка иронически подчеркивает. — Если ковер и в самом деле представляет собой значительную ценность, я предпочту передать его в музей. И — довольно об этом!
— А знаете ли вы, уважаемая, кто удостоил вас своим посещением?
— Откуда мне знать? Видимо, какой-то иностранец, скупщик ценностей. Его подручный в феске по-русски говорит, по-моему, с турецким акцентом. Сам эфенди вообще помалкивал — слова не изрек! Богач, миллионер какой-то. На деньги, во всяком случае, не скупился, только что на этом столе лежало целое состояние.
Миранда у двери снова причитает потихоньку: «Ой-ой-ой!» — а Бэм, потирая ручки, принимается бегать по мастерской.
— И прекрасно, прекрасно, что не продали! Вас, Ольга Христофоровна, действительно посетил один из богатейших людей Востока. Афганец Хаджи Ага Маари. Великий знаток и коллекционер старины. Ковры — его страсть, он собирает их по всему свету. Где он только не побывал! Индия, Иран, Китай, Туркмения — всюду, где можно натолкнуться на древний редкостный экземпляр. И сюда явился с той же целью, знает, что сейчас многие семьи распродают из-за нужды фамильные ценности. Уж этот не постоит за деньгами! Миллионер! На что он только не идет, чтобы заполучить приглянувшийся ему ковер. А ваш ковер, уважаемая, — теперь я скажу вам со всей откровенностью, и вы можете поверить старику Бэму — ваш ковер — вещь редчайшая, бесценная! — Глаза Бэма снова лихорадочно прыгают из стороны в сторону. — Знайте это! Я полагаю, дата его рождения — двенадцатый век!! Вы только вдумайтесь, уважаемая, — двенадцатый! Таких ковров на целом свете осталось не больше десятка.
