— Разве там все, что мадам Аджэмов иметь? — с вкрадчивым недоверием спрашивает красная феска.
— Да, все! — По вскинутым бровям бабушки я вижу, что она явно не понимает, что еще нужно незваным гостям. И вдруг спохватывается: — Ах да! Как же я позабыла?! Есть еще ковер! Сейчас покажу. Миранда! Иди сюда, пожалуйста! — зовет она, высунувшись в окно. — Миран-да!
Прибежавшая на зов девушка помогает бабушке вытащить из чулана и развернуть на полу недавно привезенный, так заинтересовавший Бэма ковер. Старик эфенди рассматривает его, поначалу сохраняя то же отчужденное и равнодушное выражение, но постепенно что-то в его лице меняется, глаза загораются острым блеском, несколько быстрых гортанных слов в сторону, и красная феска, оживившись, кланяется бабушке еще ниже, еще почтительней.
«Эфенди хотел бы купить этот ковер, уважаемая мадам Аджемов!» — вот смысл того, что он говорит.
Старик в зеленой чалме опять усаживается на тахту. Он кажется мне бесстрастным, как каменный Будда на этажерке бабушки Таты, но его выразительные холеные пальцы перебирают четки с поразительной быстротой.
Я внимательно смотрю в задумчивое лицо бабушки, обрамленное золотистыми волосами, и думаю: значит, ковер действительно дорогой, если и Бэм, и эти таинственные пришельцы предлагают за него деньги. Интересно, что же сделает бабушка? Все-таки продаст? Да?
Но, озорно улыбнувшись, бабушка насмешливо спрашивает:
— Ну, а если я попрошу за него десять тысяч рублей?
Мы с Гиви переглядываемся — цена за полуистлевшую рухлядь прямо-таки фантастическая! Даже мы, дети, это понимаем.
Чуть вздрагивают белые пушистые брови, еле заметный кивок красной феске, еще один взгляд, и от двери подходит второй телохранитель старика, в руках у него маленький кожаный саквояж с серебряными застежками, незамеченный мной раньше, — может, слуга прятал его под полой халата?
Красная феска берет саквояж и с почтительным поклоном передает старику. Смуглая рука с тяжелым драгоценным перстнем, раздраженно отстранив четки, отпирает серебряные замочки и открывает саквояж. Одна за другой ложатся на стол радужные тугие пачки.
— Ой-ой! — изумленно и восторженно вскрикивает у дверей Миранда. — Сколько денег!
А красная феска, кланяясь бабушке, переводит на русский язык негромкие распоряжения величественного старика:
— Здесь есть ваша сумма, мадам Аджемов. Иметь считать…
Я напряженно слежу за бабушкой и вижу, как ее лоб и щеки бледнеют. Она долго и изумленно, словно не веря глазам, разглядывает лежащие на столе аккуратные пачки; я думаю, что она, наверно, считает, сколько всего можно на эти деньги купить. И новые пальто папе и маме, и ботинки, и шубку мне… Но, к моему удивлению, бабушка отрицательно качает золотоволосой головой, губы сжимаются строго и непреклонно.
— Я прошу эфенди извинить меня, — медленно и с усилием говорит бабушка. — Я не собираюсь продавать ковер.
Становится так тихо, что жужжание бьющейся в оконное стекло мухи наполняет мансарду гремящим звоном.
Мы с Гиви во все глаза смотрим на эфенди в зеленой чалме. Неужели и теперь лицо его сохранит бесстрастное выражение? Да, оно остается непроницаемым, лишь в уголках губ появляется подобие брезгливой усмешки. И опять — коротенькое неразборчивое приказание, и на стол, рядом с прежними пачками, ложится еще одна — толстая и тугая, — в ней, конечно, тоже несколько тысяч.
У меня останавливается дыхание: неужели бабушка откажется от таких денег? Я чувствую, как рядом со мной судорожно напряглось худенькое тело Гиви. Его мама, тетя Верико, наверно, должна была бы за эту сумму украсить великолепными шляпками головы модниц всего Тифлиса! Да что там Тифлиса — всей Грузии, соорудить тысячи и тысячи шляп! На столе перед бабушкой лежит целое состояние, богатство!.. И вдруг в памяти у меня громко и отчетливо раздаются сердитые слова папы: «Они же распродают нашу родину! У них нет за душой ничего святого, кроме наживы! Их бог и царь — его величество чистоган!» Ведь, может, папа как раз о таких людях и говорил? И мне становится страшно — сама не знаю почему.
Но…
— Вы не поняли меня! — покраснев, с возмущением восклицает бабушка. — Я не торгуюсь. Нет! Я просто не хочу продавать ковер. Ни вам, ни кому другому… И — ни за какую сумму!.. Прошу извинить меня за неуместную шутку…
