Однако Сергей тоже был не лыком шит. Заканчивалась ординатура, он многому научился, но возвращаться в Ростов и окружающие его солончаки и степи не хотел ни в коем случае. Чего не хватало? Московской прописки. Это была проблема. “Прописочные” девчонки замуж выходить не хотели. Так, потискаться, провести романтичный вечер в простеньком кафе (откуда деньги, Зин?) и даже углубиться потом в желанный интим с псевдострастными криками и смешочками (и обязательным предохранением) — это всегда пожалуйста. Почему бы и нет? Пуркуа па? Как любила говорить старшая сестра в радиологии, которая была назначена обществом главной по е.ле. И которая строго спрашивала всех вновь прибывших девиц: “Ты блядь или овца? Ненавижу овец!”.
Анька овцой отнюдь не была. Но жила с мамашей вдвоем в огромной запущенной коммуналке с буйными соседями и о прописке какого-то мужика (хоть и симпатичного) даже не помышляла. Зачем? Лишний штамп в паспорте?!
Но завлекать — завлекала. При виде Сереги крутила задом так, что декоративные пуговицы отскакивали от юбки. Она это подсмотрела у Мадонны в каком-то рекламном ролике. Как надо вертеть.
И он в конце концов сдался. Улыбнулась ей фортуна. Но только на короткое время. Казалось, все карты сошлись удачно: мать уехала в Тулу к сестре на целую неделю, соседи расползлись кто куда — кто на свои шесть соток, кто в тюрьму, кто в больницу. Благодать! Он наконец пришел, высокий, галантный. Тортик за три пятьдесят принес и букетик фиалок за рупь пятьдесят. Бутылочку “Столичной” кристалловской она приготовила загодя. На всякий пожарный. Вот и пригодилась.
Немного выпили, слегка закусили и наладились в койку. Вернее, в огромную деревянную кровать, в которой Анька спала с матерью. Кровать была старая, жутко скрипучая, но просторная. Хочешь — ложись в длину, хочешь — в ширину. Анька на это тоже рассчитывала — любила порезвиться в разных позициях. Замуж даром, что ли, ходила? Образовалась неплохо.
Анька зашторила окна, создала интимный уют, распустила волосы и голышом нырнула под одеяло. От нее несло любовным жаром и страстью. Серега удивился такой скорости и тоже оказался в постели, отмечая положительно Анькину разгоряченность. Но было в комнате еще одно существо, которое пробудилось, а потом и возбудилось от этой пышушей жаром печки.
Дальше — по рассказу Сергея вечером в общаге.
Картина Анькиных зазывных плеч, исходящие от нее призывные токи, флюиды, феромоны и еще черт знает что до того распалили Серегу, что он разделся со скоростью образцового курсанта военного училища (он побывал там когда-то) — десять, максимум — двенадцать секунд. Он сбрасывал одежду целыми блоками: майка, свитер и пиджак — вместе через голову (хорошо, что пальто снял раньше), трусы, брюки и ботинки — ловко вниз. Только ботинки грохнули об пол. Носки оставил — они прилипли, снимать канительно, да и по полу явственно дуло.
Нырнул под одеяло так стремительно, что с размаху стукнул членом Аньку по колену. Она только взвизгнула от неожиданности и восхищения. Все складывалось замечательно. Если бы не одно “но”.
Привлеченный жаром уже не только знакомого ему Анютиного тела, но и токами еще какого-то горячего субъекта, обманутый зашторенными окнами (ночь — не ночь, не разберешь), из-под подушки выполз крупный румяный клоп. Сделал быструю пробежку и встал, задумавшись — с кого начинать. Он был сыт, плотно пообедал накануне, но тут предлагали что-то новенькое и в больших количествах. И он уставился на Серегу. Взгляд его был так грозен, что Сергей тут же заметил его. Можно даже сказать, что их взгляды пересеклись. У клопа — гастрономический интерес, у молодого мужика — ненависть. Неравные позиции: Серега-то занят, связан по рукам, ногам и еще по кое-чему, а клоп свободен, как ветер.
Хорошо, что клоп побыл в задумчивости на несколько секунд дольше обычного. Этого хватило, чтобы Серега кое-как закончил свою деятельность, удивив и душевно огорчив Анюту, бодро спрыгнул на пол, ловко щелчком скинул соперника и, бормоча, что он забыл про заседание кафедры, оделся опять, как образцовый курсант, — за сорок пять секунд (включая пальто и шапку). Потом он смылся навсегда.
