Она погрустнела.
— Вот вы спросили про этот синяк на плече. Никакое это не метро. Это он огрел меня настольной лампой. Хотел по голове, но я увернулась — досталось по плечу. Лампа была дорогая. Нефритовая. Жалко. Расколошматил. Сначала об меня, потом об свою голову. Ну, она у него крепкая. Стыдно ему стало, вот он себя и бабахнул. У нас это частая история. Утром, когда проспится, вообще на коленях ползает, прощения просит. Становится шелковым. А как напьется — снова-здорово. Ну, я уж привыкла за тридцать-то с лишним лет. Но все-таки хотелось бы избавиться от такой нагрузки.
— Помочь трудно, — ответил я, — это не лечится. Болезнь пустила глубокие корни, а я в этих делах совсем не специалист.
А сам мысленно процитировал свою родственницу: “Значит, они так договорились”. Всеобъемлющая в браке формула.
Шестидесятые годы. Частный визит к немолодой даме.
— Дела совсем неплохие. Сердце у вас покрепче стало, все будет хорошо. А как наша общая знакомая Матильда Владимировна поживает?
— У меня с Матильдой одно время были непростые отношения. Я уж вам открою давнишние секреты. У другой моей подруги, Стеллы, — вы ее знаете, — с мужем Матильды был до войны страшный роман. Ужасный! Они были так увлечены друг другом!
— Я, кажется, видел его портрет над пианино у Матильды Владимировны. Полный такой мужчина.
— Да, толстоватый, с бородкой. Успевающий был. Инженер. Держался солидно, хотя в глубине души отчаянный был авантюрист. Этим и нравился Стелле. Такой, знаете, лихостью внутренней. Она так хороша в то время была! Потом Матильда мужа, конечно, простила и Стеллу тоже. Он-то мне не импонировал: ни внешне, ни внутренне. А то, что я ему нравилась, это ничего не значило. Важно, чтобы мне мужчина импонировал, это мой принцип. И всегда так было. Матильда сердилась на меня, и напрасно. В войну она приходила ко мне, хлеб от него приносила. Он обо мне заботился, и она все выполняла. И Стелле они, конечно, помогали. Еще больше, чем мне, естественно. А эти лекарства можно принимать вместе? После еды? Очень хочется окрепнуть, чтобы с осени можно было работать, ездить в Академию. Хотя бы два-три раза в неделю. Ведь я ведущая стенографистка. Они меня всегда ждут.
— Обязательно будете работать! Вы человек активный, вам работать необходимо.
— Да, а то меня пугает скука. Временами так начинаю бояться скуки, так бояться! Вот вы про Матильду спрашиваете. Муж ее давно в могиле, мы все болеем часто, но скука — еще страшнее. Рецепты вы мне выписали? Теперь новые порядки, без рецептов ничего не допросишься.
— Конечно, конечно, пожалуйста.
— А Матильда, кажется, вам изменила? Променяла вас на больницу. Ей удобней в больнице. Она такая беспомощная дома и одинокая. Эта ее домработница что хочет, то и делает. В завещание вписалась. Стареем. Вы написали, сколько принимать лекарства? Спасибо. Разрешите, я вам позвоню, только к вам очень трудно дозваниваться!
— Всего доброго, я сам позвоню, поправляйтесь!
Мы с ней еще не раз встречались. И со Стеллой тоже. Стелла тоже была моей пациенткой.
Прошли годы. Постепенно терялась связь с этими милыми женщинами. Но в моей памяти они хранились. Детали забывались, но чувство уважения оставалось. Даже их романы были красивыми.
Стелла была женой математика, работала литературным секретарем у знаменитого писателя, владела стенографией, машинописью. Знала многих великих на литературном и театральном поприще. Могла отыскать любую справку, редкую цитату, ссылку на малоизвестного автора. Ценный человек.
Но помимо мужа-математика у Стеллы имелась мать. И здесь была проблема. Неразрешимая. У матери развился сенильный (старческий) психоз. Плюс болезнь Альцгеймера. Чудесное сочетание. Она курсировала по квартире в ночной рубашке и босиком. Сияющие глаза и растрепанные волосы наводили ужас на окружающих. Ни переодеваний, ни причесываний она не терпела. Считала, что это ее отвлекает от важных и неотложных задач. Деятельна была чрезвычайно.
Пока Стелла и ее муж были дома, они как-то справлялись с ее активностью — давали протирать книги на полках (мать в прошлом была библиотекарем), складывать толстые журналы по названиям — “Знамя” к “Знамени”, “Октябрь” к “Октябрю”. Она не любила эту работу, кряхтела, бормотала какие-то слова, считала, что способна на гораздо большее. Как только оставалась в квартире одна, тут же бросалась реализовывать свои возможности.
