Под стать одежде было и оружие. Я заметил длинноствольные винтовки, короткие карабины, ружья разной степени устарелости, чуть ли не вплоть до мушкетов; один бородач был вооружен тяжеленным дробовиком. Однако, каковы бы ни были их вооружение и обмундирование, они вели себя, как завоеватели. На поле сегодняшней битвы я был единственным человеком, который доподлинно знал ее исход, но эти бойцы конфедератов, похоже, уже вполне его предчувствовали.
Оглушенные поражением северяне прошли мимо меня, ничего не замечая вокруг. Эти же были — внимательнее некуда. Слишком поздно я сообразил, что мне не уберечься от их острых, наметанных глаз. Но ругать себя за глупость уже не приходилось — не успел я и начать, как здоровый детина с пышными бакенбардами, облаченный в нечто, бывшее когда-то модным пальто бутылочного цвета, наставил на меня ружье.
— Дуй сюда, ребята! — И потом уже мне: — Ты чего тут делаешь, малый?
Трое-четверо южан с любопытством окружили меня.
— Смешней этого дрянь-янки я в жизни не видал. Ей-ей, он будто только сейчас из ванночки!
Я прошагал всю ночь по пыльным дорогам; оставалось думать, что представления бойцов о чистоте не слишком завышены. Это сразу подтвердил и их запах — запах застарелого пота, одежду, которую много дней не снимали даже на ночь, запах давным-давно не мытых ног и прокисшего табака.
— Я нестроевой, — ляпнул я.
— Чего? — спросил бородач. — Баптист, что ли?
— Не, — поправил стоявший с ним рядом. — Эти словечки оставь для судейских. Просто у парня с головой не в порядке.
— Зато с ногами в порядке, глянь! Покажи-ка свои сапоги, янки. Мои-то вовсе каши просят.
Ужасно было отнюдь не прощание с сапогами. И не возможность ареста. И даже не гипотетическая перспектива быть расстрелянным в качестве шпиона. То, что они меня обнаружили, грозило катастрофой куда более чудовищной и непоправимой. Эти вот люди составляли передовую роту полка, которой надлежало, прочесав сад и пшеничные поля, провести рекогносцировку пустоши, известной как Дэйвилс-Дэн и занять высоту Литл-Раунд-Топ, куда затем будет переброшена целая бригада конфедератов. Она удержит Раунд-Топ в течение нескольких часов, а за это время на высоту будет выдвинута артиллерия, для которой все поле боя окажется как на ладони. Артиллерия, которая решит исход битвы при Геттисберге в пользу южан.
Ни в каких материалах мне не встречалось ни малейших свидетельств о задержке, пусть сколь угодно короткой, в этом персиковом саду. Опасность, о которой Барбара предупреждала столь настойчиво, стала реальной. Меня обнаружили, и этот нелепый, не имеющий сам по себе никакого значения факт, грозил изменить весь ход истории.
Я старался не поддаваться панике. В конце концов, задержка на несколько минут не может повлечь заметных последствий. Все историки сходятся на том, что захват южанами высот Раунд-Топс был неотвратим; конфедераты были бы полными дураками, если бы просмотрели эту возможность
— да как бы они ее просмотрели, ведь высоты буквально бросаются в глаза и на картах, и при непосредственном осмотре поля боя. Южане заняли высоты не на несколько минут, а на несколько часов раньше, чем федералисты предприняли аналогичную попытку. Я проявил себя невозможным кретином, не спрятавшись как следует, но последствия этого будут исчерпаны в несколько минут.
— Дай посмотреть сапоги, говорю. Мне весь день ждать, что ли?
Подошел высокий офицер — острая эспаньолка, усы песочного, даже чуть рыжеватого цвета с напомаженными подкрученными кончиками; в руке — револьвер.
— Что здесь происходит?
— Да вот янки, кэп. Маленько меняемся обувкой, — тон был ворчливый, почти вызывающий.
Нашивке на рукаве офицера свидетельствовали, что чин его не слишком высок.
— Я, капитан, человек гражданский, — мирно сказал я. — Я понимаю, тут мне не место.
Капитан смерил меня холодным, презрительным взглядом.
— Здешний?
— Не совсем. Я из Йорка.
— Очень плохо. Думаю, вы сможете рассказать мне о янки там, впереди. Дженкс, верните этому гражданскому джентльмену его обувь.
За издевательской вежливостью клокотали ярость, ненависть, злоба на меня за то, что я штатский, на собственных подчиненных за недостаток уважения, на битву, на весь свет. И вдруг я почувствовал, что лицо офицера мне знакомо. Странно. Это начинало раздражать. Я не мог увязать его ни с каким-либо именем, ни с каким-либо местом, ни даже с какими-то определенными обстоятельствами.
