ДАР - страница 17

Шрифт
Интервал

стр.

потому что мы понимали, что после того как…все это кончится, людей не

останется. Будет хаос. И боль.

И вот мы бежим… Забегаем ко мне домой, но это не наша с тобой квартира, а

другая… Впрочем, и город, город тоже, кажется, другой. Мы забегаем ко мне

домой, набираем еды, вещей первой необходимости, но все смазано, как это

часто бывает. Все смазано и так… схематично.

А потом, когда мы выходим из дома…

Самое страшное.

Я вижу старика. Он стоит возле двери так, будто он точно знает, что дверь

откроется и кто-то выйдет. Нет, неправильно. Он ждет меня и знает, что выйду

именно я. И когда я выхожу, он хватает меня за руку, смотрит мне прямо в

глаза и шепчет на ухо так, как я тебе сейчас шепчу.

Вот, что он говорит:

- Вы понимаете. Мы не виноваты. Мы ни в чем не виноваты. Просто это

неотвратимо.

Это неизбежность.

Поворачивается и уходит. И я вижу, как город вокруг нас начинает разлагаться.

Здания текут, оплывают, как огарки свечей. Вспучиваются и опадают и… из

них течет…

Смерть.

Она замолкает. В тишине рассветного мрака гулко бьется под его рукой ее

сердце. Последний танец.

Накатывает и отпускает. Во тьме наступающей вечной ночи, в бесконечности

звучит только одно слово:

НЕИЗБЕЖНОСТЬ.

Он крепко прижимает к себе жену и чувствует, как его руки проваливаются

сквозь ее спину, увязая на секунду в плоти, и вот уже он судорожно обнимает

ускользающий пепел.

Мертвый гнилой свет за окном вливается в комнату сквозь стекло.

И за секунду до последней он чувствует.

Облегчение.

Тихие стоны упавших деревьев,

Гулкие тяжбы заброшенных улиц,

Сиплые крики ветшающих зданий,

Плач неутешный остова трамвая,

Слезы, что с неба сквозь толщу металла,

Кровь под землею сквозь вязкую почву,

Желтые капли застывшего неба,

Сердце все тише, обернуто ватой...

Оладьи

Каждый раз, когда Анатолия Федоровича Карьерова приглашал в гости его близкий друг

Виктор Степанович Манн, он маялся, болел желудком и всеми возможными способами

пытался сорвать встречу. Виктора Степановича он ненавидел дико и бессмысленно,

искренне желая, чтобы последний заболел саркомой или отравился грибами. По вечерам

он подвывал у окна, вожделенно представляя, как его друг захлебывается густой рвотой и

в судорогах испускает дух.

- Вот же мразь! - не раз говорил он своей жене, - в гости! Я ему покажу гости. Я ему так

покажу, что на том свете черти обгадятся!

После этой невразумительной фразы Анатолий Федорович обычно икал и значительно

глядел на жену тяжелыми сомовьими глазами.

- Он же друг тебе с детства, - почтительно шептала невнятная до дрожи жена Анатолия

Федоровича, - уважь, уважь!

- Надо же, друг, в жопе круг! Я, быть может, никого не люблю!

В памятный тот день Анатолий Федорович проснулся рано, умылся холодной железистой

водой из-под крана, присел было по большому, но потужившись напрасно некоторое

время, - передумал и, охая, прошествовал на балкон. Там, воровато оглядываясь, он

приподнял дважды пудовую запыленную гантелю, положил ее на место и,

приободрившись, пошел на кухню. Жена уже ушла, на плите, в чугунной древней

сковороде, аппетитной горкой возвышались оладьи. Покряхтев для острастки на одноухого

кота, скребшего с маниакальной настойчивостью рецидивиста линолеум, Анатолий

Федорович судорожно сковырнул вилкой сразу несколько оладушек и, не присаживаясь,

принялся жрать стоя над сковородой.

Насытив утробу, Карьеров отправился в спальню, подошел к шкафу, открыл его настежь и

долго, со значением шевеля кустистыми бровями, глядел в потустороннюю гору несвежей

одежды. После, остановив взгляд на линялой рубашке когда-то белого цвета, с

закруглившимся по краям воротом, он снял ее с вешалки и, все еще покряхтывая от легкой

боли в груди, натянул на себя. Одев Надев брюки в полоску, Карьеров закрыл дверцы

шкафа и уставился на свое отражение в туманной полировке. Так он простоял несколько

минут, стараясь не мигать. Когда-то, в безмятежном детстве, он прочитал историю о

русском психологе, который усилием мысли научился вызывать у себя галлюцинации,

глядя на свое отражение не мигая.

Галлюцинаций Анатолий Фелорович не видел никогда в жизни, даже в дни юности, когда

с дворовыми друзьями курил крапиву и бурьян.


стр.

Похожие книги