– А что нам скажет на сей счет великий князь молчания Золтан? – спросил Йози.
– Я предлагаю всем выпить за Гери за счет заведения. За Гери и инвестора, – ответил хозяин.
Предложение было принято без единого возражения.
* * *
На сей раз я вернулся довольно быстро и дома долго валялся в постели без сна. В пространстве помехой для сна носилась одна мысль, от которой я хотел избавиться во что бы то ни стало, но никак не мог отделаться. И хотя ее, к счастью, больше никто не мог заметить, кроме меня, да и сам я, вероятно, только навоображал себе все это, но чувствовал до последнего мизинчика на левой ноге, что загадочная серия пожертвований, как ни фантастически это звучит, каким-то боком имеет отношение ко мне – не к «Дню за днем», не к «Новому времени», а ко мне лично. Потому что если все шесть пожертвований и имеют между собой что-то общее, так лишь то, что материалы вложенных газетных вырезок написаны мной – либо я сам их сочинил, либо как минимум отвечал за них при публикации. Или я ошибаюсь? Первое пожертвование пришло после короткого материала о ночлежке для бездомных, написанного мной. Во втором конверте была заметка о детском садике, и ее тоже сочинил я сам. Третьи десять тысяч евро были предназначены для пенсионерки, у которой украли кошелек; правда, текст мне передала София Рамбушек, но и он вышел в «Пестрых сообщениях дня», которые вел я. То же самое было и с попавшим в бедственное положение социально-консультационным центром. Ладно, согласен, ту овеянную скандалом историю про крестьянскую семью, пострадавшую от грозы, выудил из информационного потока сам Кунц, а может, даже написал сам, но ведь и она оказалась в моей рубрике «Пестрые сообщения дня». Благодетель мог принять за данность то, что все заметки, на которые опирались его пожертвования, были отобраны и написаны мной. Достаточно было лишь один раз навести справки, кто в «Дне за днем» отвечает за короткие заметки, и ему наверняка назвали мою фамилию.
Хорошо, все это могло быть и обыкновенной случайностью. Но шестое пожертвование – от него мне становилось прямо-таки не по себе: почему выбрали именно случай с беженцами в скромной леволиберальной городской газете? Кто (кроме меня) столь радикально менял приверженность, перебегая из «Дня за днем» в «Новое время», в то время как во всех крупных газетах страны ежедневно публикуются на самых видных местах дюжины социальных репортажей и несметное количество коротких заметок практически по всем аспектам нуждаемости? Почему даритель пожелал взять под свое крыло именно маленького чеченского мальчишку? Ведь не потому же, что именно я был тем, кто написал статью и подписал ее своей фамилией?
В следующий момент мне было уже стыдно за такие мысли. Герольд Плассек, сказал я себе, что ты о себе вообразил, кто ты такой? Сорок три года тебя не было ни видно, ни слышно, ты держался скромно, никогда не вылезал вперед, победу всегда оставлял другим – не из благородных мотивов, нет, а чаще всего из чистого удобства и потому, что ты хорошо знал: ты не из тех, кто создан для великих дел. И что теперь, с чего бы вдруг, а, Герольд Плассек? Уж не обуяла ли тебя, часом, мания величия? Слабостей у тебя достаточно, но вот чего с тобой до сих пор не случалось: ты никогда не зазнавался до такой степени, чтобы вообразить себя кем-то совершенно особенным. И даже не воображай, что ты можешь начать воображать это теперь.
