— Господи всеблагий. — У Данбара побагровело лицо. — Перестань, пожалуйста, меня перебивать! Меня никто никогда не перебивал! Меня всегда смиренно слушали. Если же кто-то и раскрывал рот, то только чтобы польстить мне или сделать щедрое предложение. Но ты, ты…
— Лады, ребята! — заявил Питер, как будто обращаясь к разъяренной толпе. — Освободите трибуну для парня. Послушаем, что он нам имеет сказать!
— Я буду делать то, что, черт побери, хочу! — воскликнул Данбар. — Вот что я тогда сказал Уилсону. Я информирую тебя о своем решении, а не спрашиваю твоего совета. Просто исполняй!
И Данбар снова устремил взгляд к потолку.
— «Я не только твой адвокат, Генри, я еще и твой самый старый друг! Я говорю об этом из желания тебя обезопасить!» Ты слишком много возомнил о нашей дружбе, заорал я, нечего мне читать лекции о компании, которую я создал в одиночку! — Данбар воздел к потолку кулак и потряс им. — И тут я схватил яйцо Фаберже, которое лежало на моем столе в гнезде из салфеток — это было уже третье за тот месяц! Как же однообразны эти русские со своими имперскими замашками! Кучка еврейских выскочек-клептократов, корчащих из себя великих князей Романовых. Зачем мне это «дурацкое русское барахло!» — так вскричав, я швырнул яйцо в камин, и жемчужины и осколки эмали рассыпались по золе. Как мои дочери это называют? «Побрякушки! Дурацкие русские побрякушки!» Уилсон и бровью не повел. Эти мои «инфантильные истерики» стали почти что повседневными, вызывая озабоченность у моей команды врачей. Понимаешь, — возбужденно обратился Данбар к Питеру, — я теперь могу читать его мысли. У меня открылся…
— Боюсь, у вас открылся психиатрический третий глаз! — изрек Питер тоном консультанта с Харли-стрит.
— Тьфу ты, перестань корчить из себя врача!
— А кого мне из себя корчить? — спросил Питер.
— Бога ради, будь самим собой!
— О, этому я еще не научился, Генри! Разрешите мне изображать кого-то попроще. Может, Джона Уэйна? — Питер не стал дожидаться ответа. — Пойдем-ка прочь из этого притона, Генри, дружище! — зарокотал он на манер звезды вестернов. — И уже завтра на закате мы завалимся в салун в Уиндермире и закажем по стаканчику, как оно и подобает двум крутым парням, которые крепко держатся в седле своей судьбы.
— Я должен дорассказать тебе свою историю, — жалобно взмолился Данбар. — И не дай мне бог сойти с ума!
— Видите ли, — продолжал Питер, не обращая внимания на приунывшего Данбара. — Аз есмь… или я был… или я бывало… кто знает, история ли я иль нет? Я — знаменитый комик, но я страдаю от депрессии, от комического недуга, от трагического недуга комика, или от исторического недуга трагического комика, или от фикции трагического недуга всех исторических комиков!
— Прошу тебя, — взмолился Данбар. — Ты меня совсем запутал.
— О, я в антидепрессии, в антидепрессии я, — запел Питер. Он спрыгнул со стула и подхватил Данбара под руку, приглашая его закружиться с ним в танце. — Я в такой антидепрессии, что стал маньяком! — Он вдруг остановился и выпустил руку Данбара. — Громко визжат шины! — продолжал он, имитируя закадровый голос диктора. — Это водитель изо всех сил старается выровнять руль, когда его автомобиль повис на краю пропасти.
— Я видел твое многоликое лицо, — устало проговорил Данбар, — на многих экранах.
— О, я не претендую на уникальность! — заметил Питер с наигранной скромностью. — Я не один такой. Сказать по правде, в 1953 году, когда моя беспечная матушка извергла меня в эту юдоль страданий, в одной только телефонной книге Лондона уже значились двести тридцать и еще один Питер Уокер, так что я не просто не один такой, нас слишком много!
Данбар остановился как вкопанный посреди палаты.
— Но я отвлекся, старичок! — продолжал Питер весело. — Расскажите-ка мне про свою команду врачей!
— Моя команда врачей, — повторил Данбар, хватаясь за спасательный круг знакомого словосочетания, выскочившего из клубка его спутанных мыслей. — Да, да. Накануне того дня, когда я объявил Уилсону о своем решении, доктор Боб, мой личный терапевт, отвел Уилсона в сторону и сообщил, что я переживаю некие «незначительные церебральные явления». Но он добавил, что «причин для излишнего беспокойства нет».
