11
В последние дни в душе Зорицы произошел какой-то перелом. Она замкнулась в себе, не откликалась на зов подруг, домашние дела делала машинально, не задумываясь. Потеряла аппетит. Какая-то неведомая сила тянула ею туда, на северный склон горы, но она, стиснув зубы, превозмогала в себе это желание. Сколько ни пытались родители выяснить причину ее хвори, Зорица молчала. Наконец, отец не выдержал.
— Замуж девке пора. А то иссохнет вся от своей маеты, кто тогда на нее позарится?
— Да, и я так думаю, — согласилась мать.
— Этой же осенью и сыграем свадьбу. Жених у меня на примете есть, — решительным тоном произнес Андрия.
Эти слова как ножом резанули Зорицу. Из глаз ее брызнули слезы. И она, уже не сдерживаясь и рыдая, выбежала из дому. Ноги сами понесли ее к лесу, в гору. Память вела ее по едва заметной тропинке, память же и вывела ее на тот самый луг. По дороге она успокоилась, слезы высохли и в душе ее родилась решимость. Решимость больше не прятаться, а в открытую подойти к влахам и о чем-нибудь заговорить с ними, что-нибудь придумать: заблудилась, мол, сбилась с пути. Лишь бы снова видеть эти притягивающие к себе глаза, это удивительно светлое лицо, лишь бы услышать его голос… Однако действительность была к ней немилосердна — на этот раз луг был пуст, ни коз, ни овец, ни пастухов с собаками не было. Только беззаботные бабочки махали своими крылышками, да в небе носились ласточки.
Она устало опустилась в траву, посидела несколько минут, ни о чем не думая. Затем встала и медленно побрела по лугу, думая, что так, может быть, и лучше для нее. Незаметно для себя она снова вернулась в лес и, совсем уже успокоившись, решила идти домой. Но тут до ее слуха донеслись звуки пастушеской свирели и через несколько секунд приятный густой голос запел:
Вольный ветер по лугу гуляет,
влах-пастух в свирель свою играет,
влах-пастух овец своих пасет
и о чем-то песенку поет.
Снова зазвучала свирель. Зорица замерла, но потом стала тихонько, стараясь ничем не выдать себя, пробираться на звук песни. Она никогда не слышала, как поет молодой влах, но всем сердцем почувствовала, что это он — ее Милко.
В песне той речные переливы,
жизнь, в которой место для счастливых,
в ней лазурь увидишь ты небес
и дремучий первозданный лес.
Зорица уже бежала, боясь, что песня кончится и влах уйдет, а она так и не увидит того, кто пел, и не поглядит в его глаза.
Влюбилась ли она? Она не знала еще, что это такое, но неведомые силы влекли и влекли ее к нему, и, когда зазвучал последний куплет, она уже была совсем рядом и могла видеть лицо поющего — красивое молодое лицо. Да, это был тот самый юноша, которого она видела тогда и о котором все это время думала. Затаив дыхание, Зорица слушала:
В ней найдется место даже чуду,
обо всем об этом петь я буду.
Вольный дух мне прибавляет сил,
чтобы я об этом песнь сложил.
Внезапно под ногой Зорицы хрустнула ветка, и пес, которого она не заметила, тотчас навострил уши и зарычал.
— Ты чего, Караман? — Милко опустил свирель и взглянул на пса. — Что ты?
И в этот момент Зорица не выдержала. Испугавшись, бросилась бежать. Овчарка со злобным лаем кинулась за ней. Милко с криком: «Караман, ко мне!» — побежал следом и, выскочив на небольшую лужайку, увидал убегающую девушку, с рассыпавшимися по спине волосами.
12
Сотни сербских мальчишек, уведенных турками и оказавшихся в Брусе, первой столице Османской империи, не знали еще свою дальнейшую судьбу. Они не плакали, не желая показывать другим свою слабость. Несмотря на общее несчастье, которое обычно сближает незнакомых дотоле людей (не говоря уже о детях), мальчишки чувствовали себя одинокими и брошенными. Хотя они и старались все время держаться вместе, близости не было.
Наконец всех их переписали, дали им новые, мусульманские имена, не спросив даже, как они прозывались на своей родине. Раз они начинали совершенно новую жизнь, прошлое этих мальчишек абсолютно никого не интересовало. Затем их разделили на несколько больших групп. Всех помыли в бане, отобрали и сожгли всю их старую крестьянскую гяурскую одежду и выдали новую — широкие от пояса до колен, а ниже колен плотно облегающие ноги штаны-шальвары, рубашки, хазуки
