Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - страница 80

Весь план строился на той информации о вас, которой я располагал. Я наблюдаю за вами гораздо дольше, чем вам кажется. Наблюдаю за вами с самого первого дня, когда увидел вас в агентстве – вы пришли подписывать контракт. Я помню, хотя возможно, что-то путаю, что на вас было светло-золотистое платье под цвет волос. Вы показались мне красивой, даже волнующей. Я ненавидел вас. Я ведь весьма осведомленный рогоносец, Дани. Я знал про все похождения своей будущей жены еще до свадьбы, знал о квартирке на улице Гренель, куда попал несколько дней назад. Знал о юнцах постройнее и покрасивее, чем я, для которых она раздвигала ноги, знал даже о том случае, когда они пользовались ею вдвоем и заводили ее так, как мне никогда не удавалось. Про эту гнусность она рассказала мне гораздо позже, когда я вынудил ее силой, в конечном итоге она всегда во всем мне признавалась. Я знал о вашем попустительстве – вы отдавали ей в распоряжение свою квартиру и поощряли ее распущенность. Меня это особенно возмущало потому, что вы корчите из себя непорочную деву, не имеющую к таким делам никакого отношения. Вы были для меня постоянным напоминанием о том, что мне хотелось забыть. Вы всегда присутствовали в чудовищных видениях, порожденных моей ревностью. Вы были монстром.

Я всегда украдкой наблюдал за вами, Дани. Тайком, но жадно. Я смотрел, как вы манипулируете левой рукой. Я всегда считал, что левши – личности ненормальные, злые и скрытные, как те, кто грызет ногти. Глядя на меня, вы, наверное, думали, в душе потешаясь надо мной, об этих подонках, укладывавших Аниту на спину или заставлявших делать разные мерзости. И я сходил с ума. Она наверняка и потом изменяла мне, и вы, думаю, были посвящены. Скорее всего, она откровенно делилась с вами теми гадостями, которым предавалась не она одна, говорила, что я толстый тюфяк и что в постели весьма незатейлив. У меня не было власти над вами, но мне так хотелось, чтобы вы окунулись в такую же грязь, чтобы нарушилась эта дивная гармония, которую излучает ваше лицо, ваша речь, ваша походка.

В прошлом году я узнал об отвратительной истории, которая затмевала все остальные. Однажды поздно вечером мы с Анитой встретили в каком-то ресторане ее ровесника – субтильного и самодовольного типа, такого же, как все остальные. С тех пор как Анита стала моей собственностью, я ненавижу молодых парней. Я бы убивал их голыми руками, не испытывая ни малейших угрызений совести, если бы мог это делать безнаказанно. Всех до одного. Или же заставил бы других мужчин обращаться с ними как со шлюхами. Ничто не доставило мне большего удовольствия, чем узнать, что один актер, которого и Анита, и самая тупая секретарша из агентства считают неотразимым, всего-навсего мерзкий пидор. И все они ничуть не лучше – иначе не будешь заниматься этим ремеслом и так охотно отдавать себя на потребу публики. Анита побледнела как полотно, увидев этого парня. Они поздоровались. Руки у нее дрожали, дрожал голос, когда она произнесла несколько слов. Принесли еду. Я видел, как он, сидя в компании друзей за соседним столом, был крайне возбужден, изредка украдкой поглядывал на нас, вернее, на Аниту. Я заплатил за ужин, хотя мы толком ничего не успели съесть. Потащил Аниту в машину, припаркованную на улице Кантен-Бошар почти напротив кинотеатра, где перед этим мы смотрели веселый фильм для грустных людей, и тут я ударил ее. Тогда она рассказала мне про тот вечер, еще до нашей свадьбы, когда вы с ней вдвоем выпивали в обществе двух парней, одного из них мы встретили в ресторане. Когда вы вышли из очередного заведения, то решили поехать к вам домой – пропустить последний стаканчик. Она сказала, что в какой-то момент, уже задрав юбку, она целовалась с одним из мерзавцев, не тем из ресторана, а с другим, а его дружок пытался добиться того же от вас. Она сказала, что вы обругали ее последними словами, и сбежали из собственной квартиры, бросив ее на произвол судьбы. Она твердила вся в слезах, и я видел, что она не врет: «Я совсем ничего не соображала тогда, не понимала, что вытворяю. Дани не пьет, не трахается, считает себя совершенно безгрешной, уверена, что никто ей не нужен, и при этом готова предать тебя при первой же возможности. Она ни секунды не думала обо мне, понимаешь, умчалась, а я была пьяная, в дымину пьяная». Я посадил Аниту в такси и вернулся в ресторан. Этот тип там еще сидел. Я дождался, пока он выйдет, и пошел следом за ним по Елисейским Полям, метрах в ста от него, но он меня не замечал, потому что с ним была молоденькая блондинка, которая на него запала, – да все вы одинаковые. Он пешком повел ее к себе домой на улицу Боэси. Они часто останавливались посмеяться возле какой-то неосвещенной витрины или целовались как наглые твари, не стесняясь поздних прохожих. Я догнал их в коридоре дома, куда они вошли. Сперва ударил его, потом ее, она не успела ни опомниться от изумления, ни закричать и потеряла сознание. Я подхватил ее на руки, а его, еле стоящего на ногах, подтолкнул к лестнице и поклялся, что придушу, если он начнет кричать. Полуживой от ужаса, он впустил меня в большую квартиру на втором этаже. Я положил девушку на пол и закрыл за собой дверь. И снова ударил парня, который попытался со мной препираться. Я схватил его за ворот порванного пиджака и, прижав к стене, лупил со всего размаха. Потом, когда он уже почти упал в обморок, я одним рывком содрал с него и брюки, и трусы в цветочек, поволок в другую комнату, чтобы найти какой-то предмет, с помощью которого можно было достойно завершить эту унизительную для него экзекуцию на глазах его подружки. Кажется, он умолял меня, повторяя «месье, месье», у него уже не осталось ни храбрости, ни способности к сопротивлению, всего-навсего типичная гнусная мразь, и именно его отвратительная пассивность привела меня в чувство. Я швырнул его на стул на кухне. Взял за подбородок и поднял ему голову. Из ушей и носа у него текла кровь. Тогда я начал с ним говорить. Уже не помню, что я ему тогда сказал. В любом случае, он не мог понять. Никто не мог меня слышать. Я вернулся в комнату к девице. Она тоже лепетала «месье». Я закрыл ей рот левой рукой и разодрал на ней одежду, поставив ее на ноги и прислонив к той же стене, где чуть не прикончил ее красавчика. Она смотрела на меня в упор расширенными от ужаса, полными слез глазами. Она была хрупкой и полуживой от страха, как ребенок. Я ее отпустил, Дани. Никто не может понять. Не помню, как я вернулся в машину на улице Кантен-Бошар, я плакал, уронив голову на руль и закрыв лицо руками. С тех пор как я стал взрослым, я плакал всего два раза. В тот вечер и в прошлую пятницу, глядя на эту омерзительную фотографию моей жены. Вы можете это понять, Дани?