В эту минуту вернулась и Элоиза в сопровождении Герберта; баронесса с улыбкой погрозила ему пальцем.
— Что? Вы похитили мою лучшую камелию? Разве вы не знаете, что я собственноручно ухаживаю за нею, что каждый цветочек у меня на счету?
Элоиза рассмеялась.
— Это я виновата, мама! Я его украсила! Разве я не имею для того достаточно оснований?
Мамаша одобрительно кивнула головой и взяла с подноса чашку кофе, которым только что обносил лакей. Камелии остались темой разговора. Баронесса была любительницей цветов, вследствие чего герцог устроил ей зимний сад.
— Вы должны осмотреть его потом, — обратилась она к Маргарите. — Ваша бабушка уже видела его; она останется у меня и мы поболтаем, а господин ландрат проводит вас.
Герберт довольно быстро последовал этому приглашению; он едва дал Маргарите выпить чашку кофе, ссылаясь на то, что скоро будет темно. Молодая девушка поднялась и, в то время как Элоиза, шурша шелком, опустилась в кресло пред открытым роялем, Маргарита и Герберт вышли из гостиной.
Они прошли длинный ряд комнат, со всех стен которых на них смотрели предки княжеского дома в расшитых придворных костюмах или блестящих латах.
— В своем длинном черном платье ты скользишь по этому интересному замку так же бесшумно, как прабабка этих рыжебородых субъектов, — сказал Герберт своей молчаливой спутнице.
— Они меня не признали бы, — сказала она, бросая взгляд на портреты, — я слишком черна.
— Да, во всяком случае ты — не немецкая Гретхен, — с улыбкой ответил он, — ты могла бы служить моделью для итальянского мальчика Густава Рихтера.
— В нас ведь есть также иностранная кровь; два Лампрехта привезли себе жен из Рима и Неаполя; разве ты не знаешь этого, дядя?
— Нет, милая племянница, я этого не знаю; я не настолько знаком с вашей семейной хроникой, но, насколько могу судить по некоторым чертам характера их потомков, эти жены были по меньшей мере дочерьми дожей или какими-нибудь принцессами.
— К сожалению, я должна разрушить твои иллюзии, дядя; хотя они так соответствуют твоим и бабушкиным желаниям и как раз здесь, на глазах этих гордых дворян, это сообщение будет тебе, может быть, неприятно, но ничего не поделаешь; одна из них была дочерью рыбака, а другая — каменотеса.
— Скажите, пожалуйста, как интересно! Значит, старые строгие купцы также страдали припадками романтизма?.. Только, собственно говоря, какое мне дело до прошлого лампрехтского дома?
По лицу молодой девушки пробежало выражение какого-то болезненного испуга.
— Да, никакого, конечно, никакого, — поспешно ответила она, — ты совершенно свободно можешь игнорировать это родство; меня это только порадует; в таком случае мне нечего будет бояться с твоей стороны вмешательства и мучений, которые я ежедневно должна терпеть от бабушки.
— Она мучает тебя?
Маргарита замолчала. Жалобы за чужой спиной были совершенно не в ее характере, а здесь, кроме того, она говорила с сыном о его матери. Но эти слова уже вырвались у нее, и она не могла вернуть их.
— Ну, положим, я тоже была непослушна и не исполнила ее заветного желания, — сказала она, в то время как Элоиза от прелюдии перешла к громкой модной салонной пьесе, — это горькое разочарование гложет бабушку; мне очень жаль, и я стараюсь оправдать ее, насколько могу; одно только мне непостижимо, как она, несмотря ни на что, может надеяться переубедить и заставить меня отказаться от моего решения; я вообще не могу понять такое страстное желание породниться с этим кругом. Разве не удивительно, что бабушка как само собой разумеющееся осудила женитьбу зятя баронессы; чем я лучше этой дочери управляющего?
Герберт улыбнулся и пожал плечами.
— Господин фон Биллинген — граф, а род Лампрехтов пользуется уважением старого патрицианского дома, — так, вероятно, думает моя мама, а потому ее поведение неудивительно. Гораздо менее понятна мне ты. Откуда это страстное предубеждение против привилегированного класса, которое ты так часто обнаруживаешь?
При этих словах Герберта они вошли в зимний сад, но для Маргариты, казалось, не существовали ни яркие краски, ни аромат цветущих растений. Видимо взволнованная, она остановилась у входа.
