— А ну, красавица, подыми-ка голову. Глаза твои хочу видеть.
Марфа, подняв голову, так и прожгла боярина своими глазищами. Тот даже заёрзал в кресле. А в голове зазвенело: «Хороша девка! Хороша!» Посуровив, он спросил глуховатым голосом:
— Скажи, мать правду сказала, что тот аспид... как его...
— Да Егор, — подсказал писарчук.
— Егор, правда, хотел лишить тебя... чести?
— Кто... Егор? — дочь посмотрела на мать. — Да чтоб Егор... матушка... Да ты не права! — Марфа зарыдала.
Плач её был такой искренний, такой сердечный, что боярин не выдержал и приказал:
— Ты, Ульяна, отведи её! — сказав, он посмотрел на Григория.
— Пущай приведут аспида! — не без улыбки сказал Григорий.
А дома у Прасковьи беда. Егор второй день не поднимался с постели. «Хворый, что ли?» — думает мать. Но сколько она ни прикладывали ладонь ему на лоб, тот был холодный. Если Прасковья начинала его расспрашивать, в ответ слышала одно:
— Отстань, матушка!
Походит, походит мать вокруг — и опять к Егору. И опять тот же ответ. Не выдержала — и к Ивану, который шил хомут.
— Да я — то чё... зови Милантию.
Милантия, древняя старуха, на селе слыла как лучшая знахарка.
— Да, наверно, пойду. Ты не против, ежели ей курицу дам?
— Ту, которая плохо несётся, — ответил Иван, шилом прокалывая очередную дырку.
Но до знахарки дело не дошло. С боярского двора прибежал холоп и потребовал, чтобы Егор срочно шёл к боярину.
— К боярину?! — не без испуга спросила Прасковья. — Зачем?
Тот только пожал плечами.
— Слышь, Яван, Егора к боярину кличут!
— Слышу! — он снял с колен недошитый хомут и отложил его в сторону.
Отряхнув портки, поднялся. Подойдя к Егору, повернул его к себе.
— Ты чё натворил? — грозно спросил отец.
— Да ничё... батяня! С чего ето ты взял.
— С чего. С чего, — передразнил тот, — пошто тя к боярину кличут?
— Мня... к боярину? — словно проснувшись, спросил сын.
— Нет... мня! — с раздражением буркнул отец и добавил: — Пошли! Да живей.
— Входи, входи, аспид! — проговорил Осип Захарович с любопытством глядя на входящего парня.
Стоило ему сделать несколько шагов, как он влюбил в себя боярина. Высок, худощав, широкоплеч — всё говорило о его недюжинной силе, ловкости. Мужественное лицо, смелый, не без дерзости взгляд. Да, теперь понятно, почему Марфа пошла противу матери.
— Это ты их? — спросил он у подошедшего Егора, кивая в сторону братьев.
Тот не стал отпираться:
— Я! — не без вызова ответил парень.
— Ты знаешь, что за это положено?
Егор отрицательно покачал головой и сказал:
— Это они на мня напали.
— Ишь, ты! На тебя напали! Они вон какие, — боярин посмотрел в сторону братьев, — а на тебе даже царапины нету!
— Есть. Шишка! — Егор склонил голову и показал пальцем на шишку, прикрытую вьющимися густыми волосами.
Боярин рассмеялся:
— Ишь ты, шишка! А вон у того верзилы, глянь.
Егор повернулся.
— Вишь, как челюсь отвисла. Да ён месяц жрать не будет.
— Не будет, не будет, — встряла Ульяна, — ето ты, асп...
— Замолчь! — рявкнул боярин. — Григорий, — официальным тоном обратился он к писарчуку, — что же положено за это преступление?
Тот полистал какие-то страницы и, прищурив глаза, ответил со вздохом:
— Тридцать рублёв!
— Тридцать рублёв? — раздался чей-то с надрывом голос.
Все повернули головы. Никто не заметил, как вошёл Иван.
Он упал на колени и пополз к боярину.
— Господин ты наш, прости. Да и где я возьму тридцать рублен? Я и рубля в глаза не видел. Прости! Не губи христианские души! — он ткнулся лбом в пол.
— Ладно! Так и быть. Ты, Егор, — он повернул голову в сторону парня, — поедешь со мной, в Новгород. Там ты отработаешь.
— Я, в Новгород? — вырвалось у Егора.
— Поедить, мил господин, поедить, — завопил от радости отец, — и те, боярин, наш низкий поклон, — Иван опять лбом бьёт половицу, — за твою доброту! Да хранит тя Господь!
— Идите! Сына к отъезду собирать! Гриш, дашь руль этим, — он кивнул на братьев, — пущай у Милантии полечутся.
Иван, проходя мимо Ульяны, чтоб не видел боярин, показал ей кукиш и прошептал: — Змеюка!
