Посадник решился и пришёл в этот день раньше обычного. Он был в чёрном одеянии. Как же, сегодня он будет вершить важное дело: судить убийцу, где мера наказания — смерть.
Под утро, когда едва забрезжил рассвет, у темницы появился человек. Непонятный головной убор закрывал голову до глаз. Чёрный длинный плащ с большим воротником скрывал его лицо. Прячась за углом, он терпеливо ожидал, когда кто-нибудь выйдет. Идти вовнутрь он опасался: вдруг там посадничья стража? Его терпение было вознаграждено. Он увидел важного усатого стражника и, приняв его за старшего, тихонько вышел из укрытия и подошёл к нему.
Хватаясь за меч, стражник грубовато спросил:
— Чего надоть?
Человек распахнул плащ, показывая, что он не вооружён, и осторожно начал подходить к стражу. Подойдя достаточно близко, он оглянулся по сторонам и зашептал:
— Тут у вас... мой брат. Он честный человек и ни в чём не виноват.
Страж ухмыльнулся:
— Я здесь уж десяток лет и виновных ни одного не встретил. Ну, чё надоть?
— Я те, — и опять оглянулся по сторонам, — дам много денег, — он открыл полу — к поясу была привязана тяжёлая киса. Приподняв её, потряс на ладони. — Ето всё твоё, тут те хватит и твоим детям. Отпусти Егора.
— Кого? Игора?
— Пойми: не виноват он, не виноват.
— Мил человек, — стражник к такому богатею подходил мягко, — да не могу я, не могу. Ты знашь, сколь нашего брата сидит внизу? Ето я вышел дыхнуть, там такой воздух — дышать нечем.
— Тут всем хватит!
— Э, мил человек, у многих жёны, дети. Они никаких денег не стоють. Иди с миром домой, а то щас подъедуть да и тя заграбастають.
— Щас уйду. Скажи только, по какой дороге его повезут.
Страж внимательно посмотрел на него, качнул головой:
— Если ф так хочешь брата увидеть, повезут его вот по той дороге.
И он показал, где пойдёт телега с человеком, жить которому на этом свете осталось мгновение. У незнакомца на глазах появились слёзы. Стражник за долгие годы пребывания в этом здании всё же не очерствел и по-доброму сказал:
— Уходь, мил человек, не уж головы не жаль? Слышь, едут!
Действительно, в отдалении послышался стук колёс по настилу.
Опустив голову, незнакомец побрёл прочь.
— Эй! — окрикнул его стражник. — Поди сюды.
Тот послушно вернулся, внутренне надеясь, что страж может чем-нибудь помочь. И он помог. Советом, чтобы незнакомец принёс ему тёплую одежонку.
— Он там, — страж кивнул в сторону двери, которая вела в темницу, — от холода дуба дасть. Пущай хоть перед смертушкой погреется.
Человек развернулся и со всех ног пустился прочь.
Он бежал и думал, куда ему — домой или на Егорово жильё. Ноги как-то сами принесли его к Егорову жилищу. Оно было пусто. Вабор куда-то делся. Человек выбрал меховик, рубаху, безрукавку и начал всё скатывать, потом поглядел под лежак, достал сапоги и сунул их в связку. Взял всё под мышку и стал спускаться вниз.
— Ей, осторожней! — раздалось внезапно снизу. — Зенками гляди.
Голос был знаком. Когда человек с тепляком спустился вниз, то обомлел: перед ним, как с неба спустился, стоял Оницифер Лукич.
— Камбила? — удивился тот. — Ты чё тут с ранья? А тепляк зачем? Аль своровал? — сказал, а сам рассмеялся. — Я вот только приехал, еду мимо, дай, думаю, зайду. Как тут Егор?
— Как! Как! Плохо Егору! — нервным, срывающим голосом ответил Камбила. — Сегодня его хотят казнить.
— Чё ты лопочешь? — взревел и схватил его за грудь. — Как казнить?
— Просто, — отцепляя его руку, сказал он, — отрубят голову и... всё.
— За что? — лицо Лукича помрачнело.
— Да ни за что. Мы те рассказывали, — Камбила поправил ношу.
— За ето?
Камбила кивнул.
— И хто?
— Хто, хто. Посадник, вот хто!
— Федька?
Камбила опять кивнул.
— Ну, гад, доигрался, — Лукич скрипнул зубами, — я те забытое припомню. За мной, Камбила.
Фёдор подошёл к окну. На площади собирался народ. Палачи привезли плаху и стали её устанавливать. У крыльца стоит подвода, на которой должны привезти преступника, и много дружинников. Все вооружены, словно готовятся к бою со шведами. Фёдор улыбнулся. Он победил. Он уже готовился издать задуманный приказ, как увидел, что на площадь ввалилась большая толпа каких-то людей. Впереди... постой-ка, постой-ка, не уж... — посадник тщательно всматривается. — Он? О, Господи! Он!
