В прочитанных им сказках у таких злобных ведьм в доме обязательно хранились всякие жуткие вещи: засушенные головы, человеческие глаза в банках, отрубленные конечности животных и прочее. Однако, оглядевшись, здесь Сильвенио видел только связки каких-то ароматных трав и несколько рваных тряпиц, и оттого ему становилось даже более дискомфортно: уютный домишко в деревенском стиле никак не желал увязываться в его голове с образом страшной колдуньи, которая куда-то девала сорок восемь молодых рабочих и угрожала Пауку уничтожить его корабль. Неизвестность томила, он был готов уже практически к чему угодно, когда шёл сюда — но явно не к тому, что его посадят на лавочку и будут игнорировать. Ведьма же, очевидно, догадывалась о том, что неизвестность всегда разъедала гораздо хуже самых неутешительных результатов, потому что обращать своё внимание на гостя она явно не спешила.
— Пожалуйста, не убивайте меня, — сказал он вдруг, не выдержав. — Я не хочу умирать.
Старуха вдруг неожиданно развернулась к нему, проницательно прищурившись.
— Значит, твоя жизнь тебя вполне устраивает, маленький слуга большого Паучка?
Сильвенио задумался. Разумеется, его не устраивало существующее положение вещей, его не устраивало абсолютно ничего из того, что с ним произошло за последние пять лет, включая сам момент похищения. Его не устраивало и то, что с каждым днём он становился всё больше равнодушен к собственной жизни, научившись смиряться с абсолютно любыми её поворотами.
— Нет, — ответил он тихо. — Мне совсем не нравится быть слугой. Но умирать я всё равно не хочу.
— А чего тогда хочешь?
Он моргнул.
— Пожалуйста, уточните свой вопрос.
Старуха глядела на него неотрывно, по-прежнему щурясь, будто бы пробегая взглядом по самой его душе и вызнавая все его тайны. Но — у него не было никаких тайн, и в этом она здорово просчиталась.
— Представь, что я могу исполнить любое твоё желание. Чего бы ты пожелал, мальчик? Может быть, денег столько, чтобы купить весь мир и никогда больше не знать той беды, в которую ты попал?
— Нет.
— Может быть, ты пожелал бы такого зелья, которое мигом бы убрало из памяти все плохие воспоминания и ощущения?
Он на мгновение задумался, а потом так же решительно замотал головой.
— Нет.
— Тогда, может быть, ты пожелал бы мести? Мести тому, кто сделал тебя своим рабом? Власти над ним?
— Нет. Я не хочу этого. Месть — слово не из моего языка. Мой народ… не мстит. И не добивается власти.
Старуха усмехнулась и, кажется, взгляд её стал несколько озадаченным.
— Удивительно, что ты всё ещё помнишь заветы своего народа после всей той грязи, в которую наш Паучок тебя окунул, мальчик… Но чего же ты тогда, в таком случае, хочешь?
Он посмотрел на неё — замученно и устало. Все мышцы его тела, казалось, болели после сегодняшней ночи, которую Аргза опять заставил провести в его постели, болела и душа, истосковавшаяся по хоть каким-то положительным эмоциям за все эти годы. Сильвенио сделал глубокий вдох и на медленном выдохе отчаянно закрыл лицо руками.
— Покоя, — проговорил он с безысходностью. — Я пожелал бы покоя. И вернуться домой… да, домой… Мне больше ничего не надо…
И тогда Крига поставила перед ним на стол… стакан молока. Свежего, судя по запаху и виду, при том, что в округе не водилось ни одного млекопитающего. На удивлённо-вопросительный взгляд Сильвенио она только усмехнулась и кивнула на молоко.
— Выпей это, мальчик. Ты терзался тайной, куда подевались предыдущие посланники Паука, и вот этой тайны решение: это молоко я давала абсолютно всем его курьерам, а потом они засыпали и видели во сне то, чего больше всего в жизни желали — с той оговоркой, что потом получали во сне всё, что честно заслужили. Сорок восемь твоих предшественников умерли, не просыпаясь, и смерть тридцати из них была очень мучительной. Пей, и ты тоже получишь, что заслужил. Не бойся старой ворчливой Криги.
Сильвенио выпил, и его мгновенно потянуло в сон. Последняя его мысль была о том, что Вселенная, похоже, до сих пор полна поистине изумительных неизведанных уголков…
