Я не знаю, сколько времени они так. Я не знаю, когда они собираются отдохнуть. Я тихонько выбираюсь из дома, машу рукой детям у речки, и иду домой.
В субботу утром слышим стук повозки. Харпо и София с двумя детишками едут к Софииной сестре на выходные.
Милый Бог,
Вот уже месяц, как я маюсь без сна. Брожу по дому допоздна, пока Мистер __ не начинает ворчать, будто керосин попусту жгу. Тогда иду, наливаю теплую воду в ванну и отмокаю там, с молоком и английской солью, потом брызгаю гаммамелисом на подушку и задергиваю занавески поплотнее, штоб луна не глядела в комнату. Потом засыпаю на пару часов. И когда вроде уже налажусь поспать, тут я и просыпаюсь.
Сначала пробую пить молоко. Потом столбы считать. Потом Библию читать.
Што же енто такое, спрашиваю я сама себя.
Голос мне отвечает, Чевой-то ты сделала не так. Плохо сделала. Дух чей-то томится. Может, оно и правда.
В одну ночь до меня доходит. София. Ейный дух мне спать не дает.
Я молюсь, как бы она не проведала, но она проведала.
Харпо ей сказал.
Как она узнала, тут же ко мне явилась. С мешком. Под глазом фингал, цветами радуги переливается.
А я-то к вам за помощью да добрым словом всегда шла, говорит.
Разве ж я не помогаю, спрашиваю.
Вот вам ваши занавески, говорит, и мешок открывает. Вот ваши нитки. Вот вам доллар, што дали попользоваться.
Это твое, говорю и ей обратно отпихиваю. Я всегда тебе рада помочь чем могу.
Вы Харпо присоветовали, штобы он бил меня?
Нет, не я, говорю.
Не врите, говорит.
Я не хотела, говорю.
А зачем тогда сказали? Спрашивает.
Она стоит передо мной и смотрит мне прямо в глаза. Личико усталое, скулы сведены.
Дура я потому што, говорю. Завидно потому што стало, говорю. Потому што ты то можешь, чево я не могу.
И чево же? Спрашивает.
Отпор даешь, говорю.
Она стоит и смотрит, будто мои слова ее огорошили. Подбородок обмяк. И уже не злая, а грусная.
Всю жизнь я давала отпор. Папаше. Братьям. Двоюродным братьям. Папашиным братьям. В семье, где одни мужики, никаково покою не жди. Ну уж не думала я, што в своем собственном доме придется воевать. И вздохнула. Люблю я Харпо, Бог свидетель, но мордовать ему себя не позволю, лучше убью ево. Если хотите лишиться зятя, то давайте. Дальше ему советуйте. И уперла руку в бок. Я между прочим на охоту хожу, с луком и стрелами, говарит.
Я еще только увидела ее во дворе, трястися начала, а тут и дрожь прошла, так мне стыдно за себя стало. Мне уже от Бога досталось, говорю.
А Бог, он страшненьких не любит, говорит.
Да и красивеньких тоже не особо жалует.
Тут вроде стало можно разговор в другую сторону свернуть.
Ты меня небось жалеешь, говорю.
Она замолкла на минуту и говорит эдак с расстановкой, Ну да.
Мне сдается, я знаю почему, но все равно спрашиваю. Почему?
Она говорит, коли честно, вы на мою маму похожие. Папаша ее тоже к ногтю прижал. Вернее под сапог. Все чево он ни скажет, все проглотит. Ни слова в ответ. Никогда себя не защитит. Иной раз за детей вступится. Да только хуже опосля бывает. Чем больше она нас защищает, тем он хуже на нее бросается. Он детей ненавидит. И то место, откудова они берутся, тоже ненавидит. Хотя по тому, сколько у ево детей, таково не скажешь.
Я про Софиину семью ничево не знаю. Судя по ней, боевая команда.
И сколько вас у ево? Спрашиваю.
Двенадцать, отвечает.
Ого, говорю. У моево шесть от мамы моей, да еще четыре от теперешней. Про своих двоих молчу.
Сколько девок? спрашивает.
Пять, говорю. А у вас?
Шесть девчонок, шесть парней. Все девки сильные как и я. И парни сильные. Но мы с сестрами всегда друг за дружку стоим. И два брата тоже за нас, не всегда правда. Как мы драку затеваем, зрелище такое, хоть билеты продавай.
Я в жизни никого не ударила, говорю. Дома только бывало, младших по попе шлепала, штоб не баловались, и то не больно.
А чево вы делаете, когда рассвирепеете? Спрашивает.
Я и не припомню, когда последний раз свирепела-то, говорю. Помню, на маму свою злилась, когда она на меня всю работу взвалила. А как поняла, што она больная, больше не злилась. На папашу тоже не злилась, потому как отец он мне. В Библии сказано, Почитай отца своего и матерь свою хоть они какие. Бывало, как начинала сердиться, мне так становилось худо, до рвоты. А потом вовсе перестала чувствовать.
