Однажды нас разбудил среди ночи яростный лай в соседней усадьбе, и были слышны обрывки какого-то громкого неудовольствия потревоженных владельцев. Потом собаки провожают со двора какого-то врага до нашего хутора, к этим собакам присоединяются наши, въезжает тележка и кто-то в белом пьяно ворчит и ругается.
– У вас тут никаких правов нет на дворе!
– Какие же вы тут среди ночи права ищите, товарищ, кто вы такой?
– Комиссинеры!
Голос казался нам знакомым, как будто это был Архипов голос.
– Права проверяю!
– Зачем же среди ночи искать права, лучше бы днем.
– Вся власть моя, захочу, разбужу, захочу – мимо проеду. Моя власть и крышка! Нет у вас правов во дворе!
– Да это ты, Архип?
Совсем другой, обыкновенный и не враждебный голос ответил:
– Я, Михал Михайлыч!
И, как бывало моя матушка, весьма мудрая в обращении с народом, ласково приглашает к себе прежнюю всесильную власть нашу, урядника, так и я зазываю к себе вновь испеченного и уже пьяного комиссара Архипа. Необыкновенен вид этого столь знакомого мне с детства мужика: в белом брезентовом балахоне и шашка через плечо висит.
– Откуда балахон?
– От прежнего урядника.
– И шашка его?
– Ихняя шашка.
Хотел бы сказать: «проваливай к черту», но привычка ладить с полицией побеждает, мы уговариваем Архипа бросить проверку «правов» и отправиться спать. Доброму совету этому он подчиняется и опять, сопровождаемый ужасным лаем наших и соседских собак, исчезает во тьме.
Так после революции первый раз у нас показалась власть, будто из пучины безвидной земли чей-то первый рог показался.
После Пасхи – самый сев! А у нас в волости зовут начинать волостной комитет. Уездный комиссар, из учителей сельских, очень толково рассказывает нам о комитете, о том, какие у нас теперь огромные права. Вышли мы на двор, лошадей своих посмотрели, чаю попили, в селе пооправились, и там всех заодно осенило, что быть председателем управы никому другому, как Ивану Иванову Мешкову. Главное, что за него стоят солдаты Московского гарнизона, и так человек подходящий: хозяйства у него нет, живет на задворках у дяди, нет у него и ни хаты, ни семьи, свободный человек, как птица, не какой-нибудь «буржуаз». Сидел он в тюрьме за уголовное дело, но потом исправил себя политикой и сидел за политику, вроде как бы несчастный какой – этот не выдаст мужиков! А что малограмотный, так при нем же писарь будет.
– Ну-ка, Иван Иванов, покажись всем!
И вышел на середину чайной худой-прехудой человек, лоб и нос у него утюгом, виски вдавлены, а глаза горят.
– Ну, скажи что-нибудь, оратор!
– Можно, – ответил Иван Иванович и почему-то заговорил про избирательную урну.
– Избирательная урна, товарищи, есть секретный вопрос, и совпадает с какой-нибудь тайной, и эту тайну нести нужно очень тщательно и очень вежливо и даже под строгим караулом.
– Здорово, здорово! – одобрили речь мужики – непонятное, но удивительное красноречие.
– И не выбирайте высокого, – продолжал Иван Иванович, – у высокого много скота, хозяйство, он буржуаз, выбирайте маленького!
– Верно, верно!
Постановили выбрать Ивана Ивановича и с тем являемся опять в волость, а комиссар уже знает, кого мы хотим выбрать, знает, что уголовного.
– Это, – говорит, – нельзя, это против закона.
Выходит солдат и читает по бумажке какое-то постановление, что вот де все теперь, кто раньше, чем виноват был, прощаются и возвращаются к своим правам.
Всюду одобрение солдату, и понятно: раз уж по-новому, то все нужно по-новому и виноватых нужно простить. Но комиссар знать ничего не хочет, стоит на своем: закон есть такой.
– Признаете ли, – спрашивает, – Временное правительство?
– Признаем, признаем!
В тесное помещение волости мало-помалу сходятся любопытные – женщины, дети, тесным кольцом окружают комиссара.
– Признаем, признаем!
– Так невозможно, – задыхаясь в дыму, говорит комиссар, – лишние люди выходите.
Никто не трогается. За комиссара вступаются:
– Товарищи, выгоняйте их, граждане, гоните, выметайте всех, товарищи!
Нехотя расходятся, а другие ворчат:
– Ладно, вы нас вывели, а мы вас на обществе выведем, вы не думайте, вы не вечные!
Расчистив место вокруг себя, комиссар рассказывает о мнимом двоевластии и что на деле нет никакого двоевластия. Пока он это говорит, народ с улицы опять битком набивается.
