– Не знаю, как Розанов, – сказала тут же и матушка, вязавшая чулок, – но понимаю и всегда думаю, что Христос был хороший, очень хороший!
– Все это монахи, все монахи, а не православие, – твердил батюшка. – Вот приезжайте ко мне через год, увидите, какую церковь устрою.
Через год я получил письмо от о. Николая, и в нем он, между прочим, пишет:
«О церкви своей… Если хотите, у меня в куполе семья: Вера, Надежда, Любовь – малютки с матерью, отрок Артемий в синих порточках – деревенский мальчишка, Дмитрий царевич – детеныш. При входе в настоящую картина: Христос на открытом месте распростер руки ко всем, тут и убогие, и нищие старухи, юноши, матери, мальчики. Своя собственная композиция, единственная в мире, нигде не найдете. Цель: поставить Христа ближе к народу».
И много еще я мог бы привести примеров, из которых ясно видно, что всем известное явление «обмирщения» духовенства вовсе не совпадает с понятием падения. Вернее будет признать, что в стране нашей черное и белое духовенство расходятся в самой основе, в понимании существа православия, что произошел распад, нарушено установившееся в веках равновесие между сущим и должным. И вот отчего Розанов, явно же выступающий против Христа, многими православными священниками признается истинным христианином: по их мнению, он борется только с маской Христовой, а не с самим Христом. Я заимствую слова «маска Христова» от одного старого священника, живущего в глубине России, отца Спиридона; он, достойный, глубокоуважаемый в своем краю священник, необыкновенно замкнутый и сдержанный человек, не раз во время наших долгих вечерних бесед загорался пророческим гневом и называл маской Христовой тот «темный лик», против которого так восстает Розанов. В первый раз в своей жизни от православного священника, живущего в недрах России, я услышал глубокое объяснение тому всем нам известному явлению обмирщения белого духовенства. Все, что сказал мне о. Спиридон, быть может, не ново с религиозно-философской точки зрения, но в устах провинциального священника и выраженное с пламенной верой, как исповедание, заслуживает глубокого внимания.
Некогда мир был до основ потрясен идеей бессеменного зачатия. Забыв старый мир, начали строить новый как отображение второго лица Св. Троицы. Ослепленные новой идеей, первые строители забыли, что не менее чудесно и зачатие обыкновенное. В этом была их основная ошибка, и за то мы теперь платимся.
В наше время идея бессеменного зачатия приелась, стала пресна, никого больше не поражает, и, может быть, потому-то и пришли монастыри в такой ужасающий упадок, а оставленный мир покрылся публичными домами и кафе-шантанами.
Раз я признаю действие божественной силы, то что же в самом деле особенного в факте непорочного зачатия, почему именно такое зачатие должно считаться чудесным, а обыкновенное унизительным или недостойным внимания и удивления? Напротив, обыкновенное зачатие по своей очевидности должно бы более поражать, чем зачатие бессеменное. Но, ослепленные новой идеей, первые строители церкви совершенно забыли об этом, и размножение рода человеческого вышло из круга христианского спасения.
Так некогда было нарушено равенство лиц Св. Троицы в их земных отображениях, Отца и Сына. Но что это значит? В том самом месте, где идея бессеменного зачатия была признана исключительно руководящей миром, являются магометане и приносят старую библейскую семью (многоженство). Каждому верующему в Промысел Божий страшно становится на этой мысли, так поразительно тут Его проявление: попытка подчинения мира господству исключительно сына Божия, второго лица Св. Троицы, так сурово осуждается вторжением в страну магометан – тут есть над чем пораздумать.
Нужно внимательно вглядеться во второе лицо Св. Троицы. Сын, Иисус Христос, остается всю жизнь девственным, почему Он девственник? Отец сотворил мир, породил его, почему же Сын не порождает? Оттого, что Он тогда бы не только был Сын, а и Отец; Он же есть только – Сын. Если де Он, по божественной своей природе, только – Сын, то по человеческой – девственник. Эта девственность не есть его какая-нибудь особенная заслуга, а просто Он таким должен быть, иначе Он и не мог бы быть. Перенося божественную природу на человеческую, мы думаем, что индивидуум избирает девство в силу внутреннего своего сродства, его вкус влечет, ничто иное, как вкус. Такие как родились сынами, так навеки и остаются по образу Христову, влекутся образом Христовой девственности. Есть между ними сродство такое, чтобы восполнять стадо Христово.
