Как ночью во сне, когда страсть надвигается, вдруг подломятся ноги и бежать нельзя, так и тут, наяву: как стояла Марфа перед иконами, так и осталась. А он подбежал к окну возле божницы, стучит и кричит:
– Отворяй! Не отворишь – я птичкой влечу.
Отвела Марфа глаза от Бога к окну. Гром ударил, крючок соскочил, и распахнулось окно. И видит Марфа: голова в окне без картуза, Стефанова голова, и бороденка его жиденькая, и нос коротенький, и вихры, только глаза не Стефановы, а красные, дьявольские.
Лезет в окно худой, коротенький, в чем душа держится, в руке топор, а Марфа оробела, сотворить молитву не может, пятится все к двери, ближе, ближе…
– Подавай мне корову, – крикнул Стефан, – за коровой пришел; пропью корову.
– Иди возьми! – сказала Марфа и вспомнила с радостью, что Зорьку она в хлев перевела.
Стефан побежал на двор и вернулся.
– А, ты надо мной намываться! Подавай мне корову, куда спрятала?
И подступает к ней с топором.
– Отойди, окаянный! – молвила Марфа, а про корову не сказала и тут жизнь бы свою отдала, но не сказала бы. Стефан поднял топор, хотел ударить, но тут Зорька немо, так немо заревела. Сердце у Марфы и так на одной волосинке висело, но тут гром ударил, махнуло белым крылом, и оборвалась волосинка. Когда опамятовалась Марфа, слышит шум, как из ведра льет дождь, а рука на чем-то липком лежит и поросенок это липкое лижет.
– Господи, Иисусе Христе! – прошептала Марфа, поднялась, затеплила от лампады свечку и поглядела, что у притолоки поросенок лижет, но не поняла сначала и только когда уж со свечкой наклонилась, увидела: это Зорькино вымя лежит вырезанное. Вот какую обиду надумал злодей!
С этой же свечкой прямо пошла Марфа к божнице и молится:
– Иван-Осляничек обидяющий, сыми обиду мою! Лились потоки небесные, не умолкая гром гремел, то покажет старый господский дом, словно черный корабль между волнами, то корявые огромные верхушки лип, словно отбитые, куда-то летят, то Ведуга блестит, как змея в чешуе.
Но Марфа не видит ничего и не слышит, только смотрит в озаренное лампадой лицо Богородицы, переводит глаза на Ивана-Воина, Ивана-Осляничка, да крылья белые постоянно мелькают в глазах.
– Иван-Осляничек обидяющий, сыми обиду мою! – шепчет Марфа и протягивает свою тонкую свечку к святому с ослиной головой, но руку словно кто отводит: рука тянется к Ивану-Воину.
И опять долго молится Марфа, и опять хочет поставить свечу Осляничку, и опять рука тянется к Воину.
В третий раз прошептала Марфа молитву, и свечка ее, тонкая копеечная свечка, легко стала перед иконой и загорелась просто, спокойно. Так же и у Марфы на душе стало покойно, будто и ее жизнь горела, как эта копеечная восковая свеча перед Осляничком.
– Поставь Осляничку обидяющему свечку: он сымет обиду твою! – вспомнились Марфе слова Богородицы.
Но не успело у Марфы от сердца отойти, слышит она шум на дворе, и человеческие голоса все ближе, ближе и много, много народа входит в избу.
– Получай хозяина! – сказали.
И положили Стефана на лавку под образами, о чем-то говорили, о чем-то спрашивали, пожалели Марфу и вышли вон. Так и осталась Марфа одна с покойником, долго стояла и не могла долго в себя прийти, а когда опамятовалась и свечку хотела покойнику в головах поставить, он открыл глаза и сказал Марфе ласковым, душевным голосом:
– Марфа! – сказал Стефан, – что ты ставишь мне свечку: я еще поживу.
Встал покойник с лавки и пошел к Марфе.
Дождь стихал на дворе, шумели только потоки воды на земле. На небе вспыхивающее красное пламя показывало черные гряды расходящихся, бегущих туч, а между ними все яснее и яснее светилась прозрачная зеленая ткань. Последний медленно проходящий клок, словно волосы, свесился над двором и закрыл зеленую прозрачную ткань; красное пламя из этого черного клока вспыхивало и освещало ряды страшно напуганных черных избушек у реки. Клок-волосы медленно сваливал за реку; снова показалась зеленая светлая ткань; все яснело, яснело и, наконец, побеждая все далекие красные огни, луна кротким евангельским светом осияла избушки, струистую реку, старый парк и старый двор.
Лампада-луна светилась и перед иконой, и Богородица с младенцем в руках говорила молящейся женщин:
