– Давно хотели, но… – Я вдруг понял, что моя рюмка точно такая же, только стекло зеленое.
Мы выпили, он шумно выдохнул.
– А я в шестой… – Он постучал по бутылке.
Буфетчица снова наполнила рюмки.
Оказалось, у них компания. Приезжают на Новый год из разных городов.
Бронируют один и тот же отель. Встречаются, проводят время.
– Массаж, катера. Без жен, конечно. Но мне все равно, я холост.
Мы снова чокнулись, он развеселился. Стал что-то насвистывать.
Положил руку на плечо (мне почему-то все кладут руку на плечо). И я понял, что насвистывает он мелодию из фильма, того самого.
Чтобы сменить тему, посетовал на дорожные неудобства. Что бессонница, а завтра незнакомый город.
– И где жить – неизвестно.
– С жильем все просто, я посоветую. – Он вытер носовым платком капли пота. – Не обращайте внимания. Первый раз всегда так.
Поднял рюмку, улыбнулся.
– Когда знаешь, что впереди, все это, – обвел пухлой рукой зал ожидания, – не имеет значения.
– А что впереди?
Убрав платок, пристально посмотрел в глаза.
– Рай, дорогой товарищ. Самый настоящий рай.
Мы обернулись к ней, но место за стойкой пустовало.
Он понимающе кивнул, мы выпили. Я полез в кошелек, но он замычал, тыкая большим пальцем в грудь. Те, кто узнавал ее, обычно платили за нас обоих.
Она стояла в дальнем конце зала. За стеклом витрины лежали туркменские балалайки, шерстяные дерюги. Ковры с кубистическим лицом отца народов. И моя тень падала на их узор.
– Хорошо пообщался? – спросила, не отводя глаз.
– Он поможет нам устроиться.
– Мы не дети!
Голос аукнулся в пустом пространстве, на лавках дернулись разутые ноги.
– Давай выйдем наружу.
Я схватил ее за плечи, потащил к стеклянной двери.
– Ты что, забыл, что я простужена? – Она упиралась.
Из щели рванул свежий ночной воздух. Тут же неизвестно откуда соткался человечек в изумрудной форме.
– Нельзя! – обнажил вставное золото.
– Она беременна. – Я вдруг ощутил прилив бешенства. Захотелось ударить его, выбить зубы. – Нужен воздух, много воздуха! Ты понял, ты? Тогда хорошо.
Солдат заморгал узкими, как у ящерицы, глазами.
– Пять минут!
По ночному полю медленно выруливал белый лайнер. Снова потянуло хлебом и камнем, я моментально успокоился. Как долго этот запах спал во мне! Вспомнилось что-то из детства, санаторий на море. Песок и мелкая волна, пекарня с лепешками – прямо на пляже. И я ощутил покой, уверенность – как будто все во мне снова осветилось ровным и сильным светом.
– Это была глупая шутка. – Она развернулась к дверям.
Имелась в виду беременность.
Через час ввалилась группа туристов, с другого рейса. Человек сто, немцы и шведы. И в помещении сразу стало темно от их баулов. В толпе на посадку мы столкнулись с нашим попутчиком. Он был уже сильно подвыпившим, тяжело дышал, то и дело вытирая залысины.
– Твой ровесник, – шепнула как бы между делом.
Я снова оглядел мужика. Низкорослый, толстый. Редкие русые усы, плешь. С виду ничего общего.
– И тоже хочет в рай.
Как всегда, она читала мои мысли.
6
На свадьбу ей прислали настенные часы – дедушкины, из Алма-Аты.
Перед смертью он просил передать, когда “будет повод”, они решили, что свадьба сгодится, выслали с проводниками.
Часы прибыли в длинной коробке, где когда-то лежали сапоги “на манной каше”. В корпус наложили яблок, стружки, но стекло все равно разбилось. Однако даже в сломанном виде часы вызывали уважение – как покинутое гнездовье.
“Ты же любишь бессмысленные вещи”. – Она поставила стрелки на два тридцать.
Оказалось, сломанные часы не совсем бесполезная штука. Актерские посиделки, например, ни разу без них не обходились. То кто-нибудь с криком “Уже третий час!” вскакивал из-за стола, начинал собираться.
А потом хлопал себя по ляжкам и с театральным облегчением падал в кресло.
Все вокруг ржали как сумасшедшие, посылали того за водкой.
Или кто-нибудь начинал разглагольствовать на тему семьи и брака. Что жизнь с другим человеком перестает меняться, останавливается. “Как время на ваших часах, между прочим”.
В детстве мою жену каждое лето отправляли в Алма-Ату. “На яблоки”, как она говорила. “Прогреться”. Родственники обретались в хрущевке на улице Абая – дед с бабушкой и тетка с сыном, ее двоюродным братом. К тому времени дед, бывший смотритель гимназий, полностью ослеп. Жил по часам, их сиплому бою. Ровно в шесть утра выходил на прогулку, тарахтел клюкой по штакетнику (во дворе его так и звали
