Оказывается, ложь ради своего спасения — губительный грех. Ложь Цотнэ чуть не погубила двух человек! Отиа и Цабо спаслись, но ведь конюх остался одноруким. Разве это жизнь! А как теперь жить самому Цотнэ? До смерти он будет нести на себе клеймо своей лжи, потому что она причинила страдания другим людям. Какими глазами будет глядеть теперь Цотнэ на родителей, а тем более на Цабо и Отиа? Как забыть шипение живого мяса на раскалённом железе и запах горелого? Как забыть безумный огонь в глазах у конюха, когда его рука сгорала заживо?
Цотнэ тихонько встал с постели, упал на колени перед распятьем и, воздев к нему руки, начал молиться.
— Господи! Великий боже! Награди несчастного конюха радостью. Не наказывай моих родителей за пытки невинного человека. Обрушь весь гнев на меня. Я солгал, меня и накажи. Моя ложь принесла страдания людям. Боженька, я больше не буду. Клянусь жизнью отца и матери, клянусь душой моей сестрёнки Тамар никогда в жизни не лгать. Буду говорить только правду. До конца моих дней.
Беззвучно, не произнося ни слова, молился перед господом отрок Цотнэ, но если бы перевести движения его сердца на слова, то они сложились бы в такую молитву. Это был первый осознанный им грех и первая молитва об искуплении этого греха. Постояв ещё некоторое время на коленях, Цотнэ тихо лёг. Молитва успокоила и облегчила его. Он закрыл глаза и уснул.
Шергил Дадиани был вспыльчив, самолюбив. Он нелегко забывал обиду и наказывал за непочтительное обращение. С детства воспитанный в страхе божьем, он не пропускал церковных служб и не нарушал поста. Но достаточно было ему разгневаться, как он забывал и самого себя, и церковь, и бога.
А такие взрывы были нередки в жизни одишского князя. Чувствуя себя виновным и нагрешившим, он безропотно смирялся с несчастьями, которые считал божьей карой, мужественно терпел, молитвой и постом старался облегчить свою вину. Но если он верил в свою невиновность и приговор всевышнего считал несправедливостью, тогда возмущению не было предела. Не в силах стерпеть эту несправедливость, он не владел собой, терял чувство меры и зачастую доходил до явного богохульства.
Он ещё смирился бы с постигшей его после возвращения из дальнего похода болезнью, за которой последовала слепота. Во время войны, в разгар горячего боя меч воина часто не разбирает, кто прав и кто виноват. Одинаково жестоко обрушивается он на правого и неправого. Но война на то и война, чтобы убивать людей, и если ты не убьёшь, то убьют тебя. На войне некогда разбираться, рассуждать и проявлять милосердие. Его с тебя никто и не спрашивает.
Но если с первым несчастьем князь смирился кое-как, то смерть невинной, безгрешной Тамар казалась одишскому владетелю непонятной несправедливостью.
Господь ослепил его и тем самым уже наказал. Гибель же невинного ребёнка была столь нелепой и ненужной жестокостью, что на это не имел права даже всемогущий бог. Бог был безжалостен и несправедлив. Поэтому возмущению наказанного не было предела. Взбунтовавшийся раб разбил иконы, растоптал их ногами и во всеуслышание отрёкся от бога.
Бледная, дрожавшая от страха Натэла глядела на безумие мужа, не смея подать голос, и только беспрерывно крестилась. Решили, что князь сошёл с ума. Боясь, что он может сделать что-нибудь с собой, приближённые с разрешения княгини навалились и связали своего господина.
Но владетель Одиши не лишился разума, хотя сумасшествие, быть может, было бы самым лёгким выходом из такого тяжёлого душевного потрясения. Сокрушение икон и поругание святынь не успокоило восставшего против бога владетеля Одиши. Спор с символами не мог смирить его возмущения. Ему хотелось схватиться с самим несправедливым богом и либо умереть, либо доказать побеждённому всю бессмыслицу, весь ужас им содеянной несправедливости.
Но бог или был трусом и боялся вступить в единоборство с Шергилом, или уж был настолько велик и могуществен, что не посчитался с вызовом восставшей против него букашки. Или, может быть, он был увлечён в это время наведением порядка в беспредельном мире и не заметил нарушившего порядок отдельного существа, не посчитался с его возмущением и бунтом.
