Конец, однако, наступать не торопился: красная пелена рассеялась, и Сантонелла изумленно понял, что жив и даже не обожжен. Родившая сгусток волюта приблизилась и выпустила из себя бахрому тонких щупалец. Те вытянулись в разные стороны, словно пытаясь что-то обнаружить, и замерцали, превращаясь в струйки танцующего пламени.
А потом из волюты в грудь доктора ударила странно изломанная искрящаяся молния. Он швырнул в кусок тумана остатками стула (волюта даже не обратила на них внимания) и попытался отступить, но в него уже вонзилась новая молния от другой волюты — затем от третьей, четвертой… Статические разряды побежали по телу, окутывая с головы до ног, словно невероятной мерцающей шубой, а потом его внезапно охватил кокон серого тумана — такого же, из какого состояли ужасные летучие спирали. Ощущений не возникало никаких. Доктор в панике оглядывался по сторонам, а в холле уже бушевал настоящий электрический шторм. С хлопком погасла одна лампа под потолком, потом другая, и лишь призрачный свет молний давал возможность видеть хоть что-то. Сестры уже не визжали: Арасия и Селия неподвижно валялись на полу, без сознания или мертвые, а Пикаччо вжалась в угол, беспрерывно осеняя себя косым знамением и тихо поскуливая. Молнии били и в нее, не причиняя видимого вреда.
А потом вдруг все кончилось. Из коридора по-прежнему доносились стоны и оханья, но волюты пропали все разом, словно кто-то повернул выключатель кинопроектора. Остро пахло паленой материей. Тяжело дыша, доктор стоял со сжатыми кулаками и непонимающе шарил взглядом по сторонам. По полу и стенам метались невнятные тени, и Сантонелла не сразу понял, что источник света — не только фонари за окном, с трудом пробивающиеся сквозь плотную штору, но и его собственное тело. Клочья серого тумана — энергоплазмы, внезапно вспомнилось ему популярное паладарское словечко — тут и там облепляли его, слабо светясь. Впрочем, они быстро таяли и исчезали.
Страшным усилием воли доктор заставил себя сбросить оцепенение и сделать шаг в сторону монашки, продолжавшей осенять себя знамением и тихой скороговоркой бормотать неразборчивую молитву. Та тихо всхлипнула и замерла. Истошные вопли из коридора стихли, сменившись невнятным отдаленным причитанием.
— Тесса Пикаччо! — хрипло сказал доктор. — Как вы себя чувствуете?
Монашка часто задышала. Ее глаза бессмысленно смотрели сквозь Сантонеллу. Вздохнув, доктор отвесил ей несильную пощечину. В ответ та охнула и схватилась за щеку.
— Тесса Пикаччо! — настойчиво повторил доктор. — Вы меня понимаете?
— Да… да, дэй Чико… — тихо прошептала медсестра.
— Тесса Пикаччо, как вы себя чувствуете? Мы должны помочь людям. Вы в состоянии работать? С сердцем все в порядке?
— Я… — монашка глубоко вздохнула. — Дэй доктор, мы ведь живы, да?
— Мы двое — точно живы. Что с остальными, нужно выяснять. Тесса Пикаччо, я не справлюсь один со всей больницей. Возьмите себя в руки!
Монашка еще раз вздохнула, осенила себя косым знамением и отлепилась от стены.
— Что нужно делать, дэй доктор? — слабым голосом спросила она.
— Пройдите по всем трем этажам. Попытайтесь успокоить людей. Посмотрите, много ли погибших и в каком вообще состоянии пациенты. Скажите, что помощь вот-вот придет. Понятно? Я сейчас присоединюсь.
— А… помощь придет, дэй доктор?
Сантонелла досадливо тряхнул головой.
— Сомневаюсь. Во всяком случае, не в ближайшее время. Если город действительно накрыл кольчон, властям сейчас не до нас. Но мы должны сделать все, что в наших силах.
— Поняла, дэй доктор. Я… пойду.
— Да-да, и побыстрее! — нетерпеливо сказал Сантонелла.
В коридоре затлело и медленно разгорелось дежурное освещение: видимо подача электричества возобновилась в полной мере. Слава Ваххарону! Хоть не впотьмах шариться…
— Сестра, ох, сестра! — из-за угла показалась, медленно перебирая руками по стене, старуха-пациентка. — Сестра! Помогите же! Там… сердечный приступ… там летали какие-то…
— Сейчас мы со всем разберемся! — Пикаччо быстро подошла к бабке и взяла ее под локоть. Видимо, воспоминание о профессиональном долге привело ее в чувство. — Давайте-ка, дэйя, возвращаемся в палату.
