Вышел я с полученной бумаженцией из здания, а ощущение такое, будто в душу наплевали. Поплелся в здание столовой — сказали, что там выплатят какое-то пособие. По безработице, что ли?
Столовая функционирует. Деловитые низкорослые парни в милицейской форме с короткоствольными автоматами выносят кульки с мясным фаршем и кот-летами, прочими цековскими деликатесами и тут же за углом перепродают их родственникам, друзьям и знакомым. Здесь же идут денежные перерасчеты, в них участвуют и офицеры-охранники, которых, похоже, не смущают телекамеры и фотообъективы иностранных журналистов, снимающих сцены пира победителей и дележа добычи. Впрочем, ничего необычного. И раньше работники ЦК отоваривали здесь своих людей. Разница лишь в том, что тогда не было столько посторонних глаз.
Помню, как неприятно поразила меня подобная сцена в августе 1985 года, когда, оставив чемодан в камере хранения Белорусского вокзала, я приехал в десятый подъезд, где тогда располагался отдел пропаганды. С утра там началось совещание, пропуск не был заказан, и мне часа полтора пришлось ожидать у постового. С улицы входили толстые, с завитушками на головах, тетки, к ним спускались буфетчицы с огромными свертками и пакетами и прямо на моих глазах продавали их теткам.
ЦК всегда был хлебным местом для обслуживающего персонала, поэтому его менее всего затронули перемены на Старой площади. Обслуге разрешено остаться на прежней работе. Новые хозяева и раньше были в восторге от кулинарных способностей цековских поваров, а сейчас, когда в столовой, как прежде, торопиться не надо, еще больше смогли оценить их выдающееся искусство. Тоже вкусно покушать любят.
Встретил знакомую продавщицу книжного киоска. Вконец расстроена. Что такое, спрашиваю. Оказывается, в первый же день ей было велено выметаться вместе со своими книгами. «Здесь работать будут, а не читать, ясно?» — сказали ей. Это они погорячились, успокаиваю ее, не знали, какими книжками вы торгуете. Посветлела лицом. Действительно, говорит, на прилавках лежала партийно-политическая литература. Через несколько дней встретились, тоже случайно, сияет: все в порядке. Оставили. Я рассмеялся: наш брат чиновник не только вкусно поесть любит, но и до всякого дефицита, включая книжный, охоч.
А в тот день, когда уведомление об увольнении получил, не до смеха было. Тягостное впечатление производил вид недавних коллег. В гуманитарном отделе еще в конце августа определилось с трудоустройством все руководство. Старшим «по должности» в отделе остался заведующий сектором Геннадий Барабанщиков. Покинутые работники предоставлены сами себе.
Упорно муссировались слухи о негласном распоряжении президента СССР относительно цековских и других партийных работников, коих строжайшим образом предписывалось не брать на работу в госструктуры. Исключение якобы делалось для молодых, до сорока лет, инструкторов и консультантов. На всех начальников, начиная с заведующих секторами и выше, накладывалось табу. Из самых разных источников поступали подтверждения этих слухов.
Не помогла и короткая заметушка в газете «Рабочая трибуна», в которой сообщалось, что Горбачева ознакомили с этими слухами специальной запиской, и он на ней красным карандашом начертал: «Это грубая ложь». На госслужбу попали считанные единицы из числа бывших партаппаратчиков. Через три месяца после нашего позорного изгнания со Старой площади я узнал, что большинство моих прежних сослуживцев устроились в различные коммерческие структуры или в научные учреждения. Некоторые стали учителями в обыкновенных московских средних школах. Все они с трудом привыкали к своему новому положению.
Но в первые дни после опечатания зданий ЦК не исчезала надежда, что все образуется. Ее подогрел член Политбюро Петр Лучинский, с которым у меня состоялся такой вот разговор, который я сразу же записал по горячим следам.
— Безусловно, особых иллюзий я не питаю, — сказал председатель ликвидационной комиссии.— Хотя некие обнадеживающие симптомы есть. Нас, например, перевели из пятого подъезда, где располагались хозяйственные службы Управления делами, в девятый подъезд.
