небом? Вот только боюсь я, что если там кто-то и есть, то он меня не услышит. Ибо он
давно уже глух на оба уха и слеп на оба глаза.
Мы стоим в том месте, где деревенские улицы сходились в площадь. Тогда, когда
они еще были улицами. Здесь в базарный день тороватые сельчане выставляли свои
нехитрые товары, а в праздники устраивались всякие развлечения: гуляния, танцы и драки.
В остальные дни такие площади обычно пусты, но сегодня там что-то есть. На этом «чем-
то» сидит воронье и деловито набивает желудки.
- Что же это такое? – опять спрашивает Дин, а Гай-Ворчун (наш лейтенант) медленно
оборачивается и обводит нас – свой сквад – взглядом, от которого мне становится очень
тоскливо и тревожно. Я видел Гая в ярости, я видел его в печали, мне даже случалось
видеть его испуганным. Ничего этого сейчас в его взгляде нет, он кажется совершенно
спокойным и даже безмятежным. Вот только глазами его сейчас смотрит сама Смерть.
- Это вольпы, - говорит он негромко, - молитесь, кто умеет.
И отворачивается обратно. Воронье, словно только этих слов и ожидало, вдруг срывается
и, громко каркая и хлопая крыльями, разлетается. И теперь уже ничто, к сожалению, не
мешает разглядеть их необычные насесты. Трупы. Детские. Числом двенадцать, насажены
на колья. Все раздеты догола, у некоторых не хватает рук или ног. Над ними уже порядком
потрудилось воронье, совершенно изуродовав черты их лиц, но одну деталь вороны
«стереть» не успели: нарисованные углем широкие – от уха до уха – улыбки.
- Что же это? – спрашивает Дин совершенно беспомощным голосом и всхлипывает.
Ворчун отвешивает ему такую затрещину, что Дин кубарем летит в щедро
припорошенную пеплом придорожную пыль.
- Длинный, сними трупы, сложи в сторонке и прикрой чем-нибудь. Потом похороним.
Если будет кому. Будь осторожен, там наверняка ловушки. Страх, Птица, идите к обозу,
принесите кольчуги и арбалеты на каждого.
- А мы разве не в лес идём? – недоумевает Децим, получивший кличку «Птица» за
попытку сбежать через окно третьего этажа от неожиданно появившегося ревнивого мужа.
Ворчун смеривает его тяжёлым взглядом.
- Ты сколько раз вольпов чистил?
- Ни разу…
- Тогда засохни и топай к обозу. И заткните уже кто-нибудь эту мерзкую кошку! Шелест!
- А! – я встряхиваюсь, с трудом отвожу взгляд в сторону и смотрю на лейтенанта, - кошку?
Заткнуть? Как?
Ворчун хмурится, кривит губами.
- Нет. Не кошку. К лешему кошку! Найди Весельчака и Цезаря, пусть идут сюда. Им надо
на это посмотреть.
Ван-Весельчак и Юлий по кличке «Цезарь» - это остальные лейтенанты нашего отряда.
Нас здесь тридцать егерей и три лейтенанта – а это, между прочим, немало. Я делаю шаг в
сторону, но потом останавливаюсь и задаю мучающий меня вопрос:
- Почему…
- Что почему? – Лейтенант не даёт мне и рта открыть, - Потому что они хотят, чтобы ты
сдох! И чем больше ты думаешь о всякой… хрени, тем они к своей цели ближе!
Это он не столько мне, сколько поднявшемуся с земли Дину.
- Я не об этом, - говорю я, - почему… улыбки?
- А… Потому что они над нами смеются. Вольпы. А еще это значит, что ничего не
кончилось. В деревне их нет, но они далеко не ушли. Они хотят нашей крови, они ждут
нас. И это – очень плохо. Потому что вольп не отказывается от драки только тогда, когда
полностью уверен в своей победе.
- Понятно, - киваю я и топаю по бывшей улице в сторону тракта. В деревню только наш
сквад пошёл. Два остальных должны были окружить её плотным кольцом, на случай, если
предположительно еще хозяйничающие в деревне бестии решат оттуда драпануть. Так что
Ван с Юлием могли быть где угодно – но я всё равно пошёл уже хоженой дорогой. Я
понимаю, что остальные здешние улицы ничем от той, по которой мы от тракта сюда
пришли, не отличаются. Да и Гай вон – уверен, что все вольпы из деревни ушли, а он уже
шесть лет как лейтенант и зря слов на ветер не бросает. Но всё равно – эта улица мне
более безопасной кажется. Да и на площадь мне, признаться, выходить не хотелось.
