- Именно что. Лучше бы уж он был зверопоклонником. Так нет же, он всерьез верил – (ты
заметил?) – в то, что говорил. Что его единому богу не нравится, когда люди убивают
бестий… да… вот от таких… проклятье, кость зацепил… от таких идейных… больше
всего бед и бывает.
Дерек вырвал из обезображенного тела очередной кусок, бросил его в мешок, критически
поглядел на его содержимое, потом завязал и протянул мне.
- Возьми. Выкинешь на свалке у Южных ворот.
- Я? – я отдернулся, - почему?
- Ты еще спрашиваешь? Разве я ввалился к тебе посреди ночи и принялся вдохновенно
вещать о нависшей над региментом угрозе? Заодно проверишь, действительно ли
покойный был святым – по легендам, перед их мощами все животные падают ниц и
закрывают глаза.
Ну, я и взял. А что было делать, опять же?
Недоброе место – свалка у Южных ворот. Сюда свозят все отходы с кожевенных
мастерских, что располагаются с обеих сторон городской стены к югу от Красного рынка.
На Красном же рынке (и в ближайших кварталах) располагаются три четверти всех
мясных лавок города. Отходы с них везут, разумеется, сюда же. Легко представить, какие
тут витают ароматы. Ежедневно поутру вуотацесии заливают тут все известью, но
помогает это мало – наоборот, дух становится тяжелее и злее, проникает, кажется, прямо в
мозг, даже при плотно зажатых ноздрях, и от него очень быстро начинает мутнеть в глазах.
Кстати, человеческий труп на этой свалке – настолько обычное дело, что местные нищие
давно уж промышляют тем, что добывают более-менее прилично выглядящие трупы (и их
части) для колдунов, гадалок и школяров-медикусов.
Ни ворон, ни крыс здесь нет. Точнее, они есть, но на глаза не показываются – их
чайки выжили, коих тут мириады. Даром что на Лаке одну-то редко когда увидишь – но
тут я чаек понимаю: какой смысл, напрягая глаза и мышцы, охотиться за рыбой, когда на
свалке можно жрать от пуза, никаких усилий для этого не прилагая. Вполне по-
человечески. И вообще, очень они мне префектов, на хлебном месте осевших,
напоминают – сварливые, жирные, наглые и летать уже почти не умеют. Неприятно мне на
них смотреть – красивые птицы, а превратились – в крылатых крыс каких-то. Но на этот
раз, смешно сказать, меня они успокоили. Вроде и не верил я в эти сказки – насчет святых
мощей – но мои руки и в самом деле подрагивали, когда я опустошал свой мешок перед
торопяще-жадными взорами разучившихся летать чаек. Наверное, это и в самом деле
сказки. Или Константин не был святым. Чайки, махая крыльями и разевая в крике
окрашенные красным клювы, отбирали друг у друга куски все еще парящего мяса, а я
стоял и думал о странности жизни и странном смысле, который порой скрывается за
привычным обликом происходящего.
* * *
Очнулся я от дикой боли. Хотя это очень мягко сказано – шею и голову словно
тисками сжимало. Кроме того, меня подташнивало, и ощущался во рту кислый привкус
блевотины – явные признаки сотрясения мозга. Надо же – оказывается, он у меня еще есть
– мозг-то. Я уж и не надеялся. Но вот что странно – камень прилетел мне в затылок, а
болит больше лоб. С чего бы?
Кстати, я связан. В этом-то ничего удивительного нет, с учетом последних
отложившихся в памяти событий. А вот рот у меня зачем заткнут? Они что, не хотят
слушать мои крики о пощаде и вопли ужаса? Очень странно.
Заставив себя забыть о головной боли, я открыл глаза, быстро окинул взглядом
обстановку и снова опустил веки. Вергов поблизости не видно, и можно надеяться, что
никто из них моего пробуждения тоже не заметил. И хорошо – пусть считают, что пленник
еще в отключке. А я пока ситуацию поанализирую.
Итак, что я увидел?
Вергов, повторюсь, не увидел – ни одного. Но это ничего не значит – ну, ходят где-
нибудь по своим делам. Или просто спят (что даже скорее всего). Потому что увидел я
горы – возвышались над лесом, освещенные нежными лучами восходящего солнца,
